Затем и Краузе доложил о первых контактах с противником. Обер-фельдфебель Вегенер уже готовился к бою. Строй бомбардировщиков, похоже, направлялся к Шлезвигу. Если только… Вегенер доложил о воздушном потоке от винта чужого самолета, и Краузе стал непрерывно передавать ему координаты. Я быстро выскочил на свежий воздух, прислушался. Вдали раздавался тихий гул, с каждой секундой становившийся громче. Значит, действительно Шлезвиг, подумал я, возвращаясь на свой пост.

Краузе, словно безумец, завопил:

– Вегенер докладывает о контакте с противником, летящим к Шлезвигу!

Я был так взволнован, что мне казалось, будто сердце вот-вот остановится. Это моя первая ночь на командном пункте ночных истребителей, а события разворачиваются так стремительно!

– «Барабаны», «барабаны», – передал Вегенер кодовое слово, означавшее атаку, и все высыпали на летное поле.

Мы отчетливо слышали рокот британских моторов, работавших на высоких оборотах, перемежающийся с тихим гулом «Ме-110». Затем началась стрельба. На высоте 6000 футов Вегенер стрелял по одному из бомбардировщиков из всех пулеметов. Я не видел самолеты, но мог следить за боем по следам трассирующих пуль и снарядов. Несколько разрывов и длинный огненный след. Черт побери! Я не мог ошибиться. Британец вспыхнул факелом, но в тот же момент Вегенера подстрелили с другой стороны. Бомбардировщики еще не рассыпали строй и защищали друг друга. Горящий самолет Вегенера длиннохвостой кометой промчался по ночному небу.

– Прыгай, Вегенер, прыгай! – закричал я, будто он мог меня услышать.

В следующий момент британский самолет взорвался, ударившись о землю милях в пяти от аэродрома. Оглушительный грохот, и в небо взвилась гигантская колонна пламени. Все закончилось. Оба самолета сбиты. Оставалось надеяться, что Вегенер и его радист успели выпрыгнуть. Два огромных костра освещали ночь. Мы почувствовали, что британцы занервничали. Ровный гул моторов сменился тревожным надрывным рокотом, и строй рассыпался. Результативность рейда неминуемо уменьшилась. Хотя несколько бомб упали на Киль, зенитчикам удалось оттеснить самолеты от города, и они сбросили свой смертоносный груз на пустые поля. Строй британцев рассыпался, и они потянулись в обратный путь.

Я приказал пожарной команде и машине «Скорой помощи» мчаться к тому месту, где разбился Вегенер. В радиоэфире вдруг прорезался не потерявший бдительности обер-лейтенант Фенцке. При заходе на цель ему не повезло, но сейчас он доложил, что в его секторе намечаются боевые действия. Я настроился на частоту Фенцке и сообщил ему, что остальные истребители уже возвращаются. Сначала на частоте Гельголанда слышались только громкие помехи, затем офицер разведки доложил, что отдельные бомбардировщики летят обратно на высоте 3000 футов. Фенцке снизился до 3000 футов и занял позицию с темной южной стороны, оставив бомбардировщики на фоне яркого северного неба. В воздухе повисла мертвая тишина. Британцы наверняка уже летели над Гельголандом, и наземный пост наведения предупредил об этом Фенцке. О том, что происходило дальше, пусть расскажет сам обер-лейтенант Фенцке:

«Я уже два часа летал над водой и думал про себя: хорошо, что лето, внизу должно быть несколько патрульных судов. Зимой ночной бой превратится в кошмар. Я услышал по радио, как британцы докладывают свои координаты: „Летим над островом на высоте 3000 футов“. Я снизился и повернул на юг. Далеко на севере переливалось северное сияние. С тревогой всматриваясь в горизонт, я летел на высоте между 2700 и 3300 футами, чтобы было легче заметить томми. Над нами висело звездное небо, под нами темнело море. Время от времени мы смотрели на ясное небо на севере, но ничего не видели. Наземный пост наведения снова сообщил о самолетах противника над островом. Мы так таращились в темноту, что глаза чуть не вылезли из орбит. Иногда я смотрел в бинокль ночного видения, но видел еще меньше, а нос моего самолета так сильно задрался, что радист слегка струсил и вдруг сказал: „На горизонте что-то движется. Курс 320 градусов“. Я взглянул, ничего не увидел, но автоматически лег на указанный курс.

Вдруг над горизонтом на фоне яркого северного сияния я заметил темное пятно. Оно росло, и вскоре я различил очертания самолета. Толстый фюзеляж (корпус летательного аппарата), высокое хвостовое оперение „веллингтон“. У меня душа ушла в пятки. Только бы он меня не заметил. Защищенный темнотой южной части неба, я осторожно подкрался к британцу и был уже на расстоянии 200 ярдов,[7] но он спокойно летел, ничего не заподозрив. Я сократил дистанцию до 100 ярдов и приготовился стрелять. Теперь я хорошо видел на фоне темного неба его подсвеченные красным огнем патрубки и поймал в прицел его левое крыло. В этот момент британец, вероятно заметив меня, резко накренился влево и стал отличной целью. Я дал очередь. „Веллингтон“ взорвался, рассыпавшись на множество горящих осколков. Я содрогнулся, подумав об экипаже. Кроваво-красный огненный шар быстро погрузился в море, и снова воцарилась тьма. Я сделал круг над местом катастрофы, сообщил свои координаты и попросил наземный пост наведения уведомить службу спасения, хотя не сомневался, что экипажу уже ничем нельзя помочь. Однако все надо доводить до конца».

Итак, две победы нашего крыла за один вылет. Нас охватила гордость, но и тревога не отпускала: что случилось с Вегенером? Поздно ночью вернулась спасательная команда. Вегенер погиб. Я так сильно перенервничал, что в ту ночь не смог заснуть.

За первые две недели пребывания в боевой эскадрилье я подружился с товарищами по оружию и изучил тактику боевых действий эскадрильи ночных истребителей. Сумерки мы всегда встречали в полной боевой готовности. Весь летный и технический персонал мог собраться в течение пяти минут. После ужина офицеры собирались вместе со своими экипажами на командном пункте. Короткая перекличка, затем метеосводки, которые многочисленные метеостанции Германии и оккупированных стран присылали по телетайпу. Метеосводки дополнялись рапортами пилотов-разведчиков, летавших до самого английского побережья.

Затем офицер разведки эскадрильи сообщал секретные частоты для радиосвязи и опознавательные сигналы для ночных истребителей и аэродромов. Эти сигналы изменялись каждую ночь, чтобы их не мог использовать противник. Экипажи ночных истребителей ориентировались по маякам, установленным на каждом аэродроме, что было особенно важно в случае выхода из строя радиопередатчика. Сигнальные осветительные ракеты, используемые ночными истребителями, предназначались главным образом для зенитных батарей. Когда в наш самолет начинали стрелять наши зенитки, что случалось над большим городом или защищенной ПВО зоной, радист должен был стрелять одной из сигнальных ракет: зеленых, белых, красных, синих или желтых. Британцы это заметили и припасли целые ящики тщательно рассортированных ракет. Как только первый вражеский экипаж видел опознавательный сигнал, он немедленно докладывал самолету наведения отряда бомбардировщиков – «церемониймейстеру», а тот сразу передавал информацию всем британским экипажам на заранее установленной частоте. Иногда приходилось менять коды несколько раз за ночь. Британский «церемониймейстер» был сердцем авиаотряда. Он не нес авиабомбы, только специальное радарное оборудование, навигационные приборы, осветительные ракеты (так называемые «рождественские елки») и осветительные бомбы. Если наш ночной истребитель сбивал самолет наведения, его место во главе строя занимал резервный «церемониймейстер».

Командир эскадрильи проводил инструктаж, опираясь на метеосводки и разведдонесения, а затем распускал экипажи. Пилоты, офицеры и фельдфебели, обычно обменивались опытом в затемненных комнатах ожидания. На потолок с помощью яркого фонаря проецировались модели вражеских самолетов, чтобы познакомить экипажи с их типами. Мгновенное узнавание противника являлось решительным фактором для первой атаки, поскольку каждый тип самолета имеет свои сильные и слабые стороны, а важнее всего была разница в защитном вооружении. Наибольшую опасность представлял стрелок с четырьмя тяжелыми пулеметами, сидевший за хвостовым оперением в отсеке из «перспекса» – высокопрочного органического стекла концерна «ИКИ». Этих «хвостовых Чарли» отбирали обычно из самых смелых, ибо здесь требовалась огромная выдержка. Человек сидел по шесть – восемь часов в полном одиночестве в узкой небронированной клетке. Ему нельзя было ни на секунду расслабиться, поскольку в любой момент из темноты мог выскочить немецкий ночной истребитель, чтобы уничтожить его первой же очередью. Смерть хвостового стрелка обычно оказывалась роковой для самолета.