Мной зажженная звезда,

Карандашик вынимает

Из смешного никогда[1].

– Ну и плохо, – сказал Кот. – Из «никогда» ничего нельзя вынуть. Ни карандашик, ни шариковую ручку.

– Ты не любишь поэзию?

– Нет, люблю. Но хорошую.

– У тебя холодный, скептически-трезвый ум, – с отвращением возразила Шотландская Роза. – И я больше никогда не буду говорить с тобой о поэзии. Вернемся к Иве. Мне кажется, что с Васей у нее будет много хлопот. Ведь она не может жить без неожиданностей. Все, что происходит на свете, для нее происходит в первый раз.

Кот засмеялся – вы никогда не замечали, что смеются и коты, а не только собаки?

– Ты забыла, как в его руках обыкновенная лейка превратилась в родник. Дело в том, что к его душевному складу присоединяется загадочная черта, которая убедительно доказывает, что в природе многое решительно сопротивляется любому объяснению.

– Ты слишком умен для кота, – с упреком сказала Шотландская Роза. – По меньшей мере для кота, который спит шестнадцать часов в сутки.

– Милый друг, во сне-то и приходят самые занятные мысли! Среди котов встречаются незаурядные философы – это убедительно доказал еще Эрнст Теодор Гофман. Что касается Васи, он просто еще стесняется своей способности совершать чудеса. Его мучает застенчивость, он краснеет – иногда без причины. Но это пройдет. Словом, не знаю, как ты, а я чувствую в нем волшебную волю.

– Волшебную?

– Да, – твердо сказал Филя. – Бывает воля сильная, непреклонная, неодолимая. Но все эти свойства скрестились в волшебной воле, которая давно перебралась из сказок в самую обыкновенную жизнь.

Шотландская Роза вздохнула.

– Так ты думаешь все-таки, что он влюбился в Иву?

– Мяу! – иронически рявкнул Кот. – По крайней мере, она ни минуты не сомневается в этом.

Да, жизнь шла своим чередом, и если время от времени моя история приостанавливалась, так только потому, что Ива и Вася были слишком заняты, чтобы участвовать в ней. Не знаю уж, кто из них занимался усерднее. Очевидно, Ива, потому что Вася, к изумлению Платона Платоновича, схватывал с первого взгляда то, что другому мальчику в его возрасте стоило бы немалого труда.

Это произошло летом, когда они были свободны: Ива перешла в девятый класс, а Вася в десятый. Вокзал был Киевский, им хотелось когда-нибудь поехать вместе на юг. Свернутые бумажки с названиями станций лежали в Васиной кепке. Конечно, это придумала Ива, которой хотелось, чтобы их свидания не были похожи на все другие свидания в мире. Она обрадовалась, вытянув Кутуары.

– Мне кажется, что я сама придумала это прекрасное название, – сказала она. – Именно здесь жил знаменитый граф Кутуар. Если нам удастся обойти этот скучный поселок, развалины его замка встретят нас во всем своем мрачном величии.

Неясно было, существовал ли когда-либо граф Кутуар и чем он был знаменит, но Вася в ответ только улыбнулся: очевидно, в этот день Ива старалась изобразить свою бабушку, и нельзя сказать, что это ей не удавалось.

Но, как ни странно, прошло полчаса, и они действительно наткнулись в большом одичавшем саду на развалины каменного дома. Несколько лет назад фруктовые сады Подмосковья пострадали от жестокого мороза. Пострадал и тот, по которому они бродили. Грубые стволы старых яблонь почернели и покрылись мертвенным серым налетом. На голых ветках, торчавших в разные стороны, сидели равнодушные галки, и можно было смело сказать, что не исчезнувший замок, а этот грозный в своем напрасном сопротивлении сад был проникнут тем "мрачным величием", о котором упомянула Ива. Но на одной яблоне сохранилась молодая, упругая ветка, а на ней большое яблоко нежно-воскового, зеленоватого цвета.

Осталось неизвестно, спросил ли Вася: "Хочешь, я сорву его для тебя?", или он прочел это желание в глазах Ивы; но едва он подошел к дереву, как ветка склонилась и вложила яблоко в его руку. Вася смутился, покраснел, полез в карман за носовым платком, вытер лоб и только потом предложил яблоко Иве.

Что касается Ивы… Она подчас сама устраивала неожиданности, когда они заставляли ее ждать слишком долго. Но такой неожиданности она не ожидала.

– Боже мой! – с радостным изумлением сказала она. – Да ты, оказывается, волшебник?

– Ива, это ничего не значит, – пробормотал Вася. – То есть я сам не знаю, что это значит.

– Но ты подумал или даже догадался, что мне хочется съесть это яблоко?

– Ну, допустим, подумал, – с досадой сказал Вася. – Но когда лейка превратилась в родник, я вообще думал черт знает о чем, а между тем вода лилась и лилась.

И он рассказал о том, что случилось, когда Ольга Ипатьевна попросила его полить Шотландскую Розу.

– Это просто значит, что тебе бессознательно не хотелось идти за водой, сказала она. – Нет, ты волшебник, это ясно. Впрочем, поставим эксперимент.

– А именно?

– Вернемся к речке… (Разыскивая замок графа Кутуара, они наткнулись на какую-то маленькую речку.) Допустим, что это были две необъяснимые случайности, – сказала Ива. – Но вот перед нами речка. Ты можешь перекинуть через нее хотя бы узенький мост?

– Не знаю.

– Попробуй. А я буду тебе помогать: закрою глаза и увижу этот мост в воображении. Он будет старинный, горбатый, с резными перилами, и мы, взявшись за руки, пройдем на тот берег, как Ромео с Джульеттой.

Вася замолчал. Он был бледен, но стал еще бледнее. Клок рыжих волос упал на высокий лоб. У него было лицо человека, вспоминающего что-то давно забытое, может быть случившееся в далеком детстве. Он склонил голову, как будто здороваясь с тем, что в нем происходило. Но в его задумчивости было и что-то задорное, даже дерзкое, и Ива, которая украдкой приоткрыла один глаз, не то что совсем не узнала его, но узнала с трудом.

И вот длинные узкие параллельные линии стали медленно устраиваться над рекой, как будто кто-то невидимой рукой протянул их с правого берега на левый. Это был еще далеко не мостик, линии казались не толще соломинок. Впрочем, это и были соломинки, которые без сомнения сломались бы под ногами Ромео, в особенности если бы он потащил за собой Джульетту. По такому мостику мог бы, пожалуй, пройти только тополиный пух, да и то если бы у него была не одна, а две ножки.

– Не вышло, – прошептала Ива. – Но теперь я поняла. Это просто талант такой же, как музыка или поэзия. И тебе надо его развивать. Я, например, убеждена, что Мерлин…

– Какой Мерлин?

– Эх ты! "Янки при дворе короля Артура" не читал. Так вот этот Мерлин, можно не сомневаться, основательно поработал над собой, прежде чем стал волшебником, о котором до сих пор пишут романы.

– Талант? – задумчиво спросил Вася. – Но он мне совсем не нужен.

– Не скажи! Ты ведь на биологический?

– Да.

– Так вот, возможно, что на экзаменах твой талант может пригодиться. Но надо работать, – строго прибавила она. – Надо учиться колдовать по меньшей мере два-три часа в день. Обещаешь?

– Обещаю, – смеясь, сказал Вася. – А теперь пойдем вдоль берега. У тебя купальник с собой?

Талант! Но что делать с талантом, который перебрасывает две соломинки через речку или заставляет старое дерево вежливо предложить яблоко Иве?

По-видимому, на свете не было школы, в которой Вася мог бы изучать подобные предметы. Оставалось вообразить ее, это было нетрудно. Директором он назначил Платона Платоновича. Завучем – Филю. А все наглядные пособия с успехом заменила Ольга Ипатьевна, особенно когда, покуривая трубку, занималась уборкой или когда Васе просто хотелось сказать ей: "Ать-два!" Правда, эта школа существовала только в воображении, но без нее ему чего-то не хватало. Впрочем, Филя что-то подозревал. Недаром же он с тонкой улыбкой щурил глаза и одобрительно мурлыкал, когда в доме случалось то, что ни в коем случае не могло случиться.