Литмир - Электронная Библиотека

Бинт лежал на глазах. Сквозь редкую основу марли Ермаков видел душный, волокнистый мир коптящего солнца и хлопчатых туч.

– Значит, такое дело, ребята…

Мося перевел дух.

– Во!

Он быстро и деловито выставил руку, взведя большой палец, как курок.

Еще было время удержаться. Но не хватило сил. Пружинка соскочила со взвода. Мосю понесло. Он сказал – пятое через десятое, – воровато сверкая глазами, облизывая губы, ужасаясь тому, что говорит:

– Товарищи, определенно… Харьков дал мировой рекорд… Триста шесть замесов за одну смену… Фактически… Мы должны заявить конкретно и принципиально… Постольку, поскольку наша администрация спит… Верно я говорю? Кроем Харьков, как хотим. Ручаюсь за триста пятьдесят замесов. На свою ответственность. Ну? Ермаков, подтверди: дадим триста пятьдесят или не дадим? Кровь из носа! А что? Может быть, не дадим? Об чем речь!.. Предлагаю встречный план… Триста пятьдесят, и ни одного замеса меньше. Кто "за"? Кто "против"?..

Мося кинул косой, беглый взгляд назад и подавился. Корнеев и Маргулиес быстро шли к помосту. Они приблизились.

Мося съежился. Лукавая улыбка мелькнула по его лицу. Оно стало лопоухим, как у пойманного школьника. Он обеими руками нахлобучил на глаза кепку и волчком завертелся на месте, как бы отворачиваясь от ударов.

Все же он успел крикнуть:

– … Поскольку администрация затыкает рот конфетами!..

– В чем дело? – спросил Маргулиес.

Мося остановился и подтянул коверкотовые батумские брючки.

– Товарищ Маргулиес, – молодцевато сказал он. – Поскольку Харьков дал триста шесть, смена выдвигает встречный – триста пятьдесят, и ни одного замеса меньше. Подтвердите, ребята. Об чем речь, я не понимаю! Товарищ начальник участка, дайте распоряжение.

Маргулиес внимательно слушал.

– Больше ничего? – спросил он скучно.

– Больше ничего.

– Так.

Маргулиес положил в карман кулечек, аккуратно чистил руки от сахарного песка – одна об другую, как муха, – взобрался на помост к Ермакову и стал молча осматривать барабан. Он осматривал его долго и тщательно. Он снял очки, засучил рукава и полез в барабан головой.

– Ну, как щека? – спросил он Ермакова, окончив осмотр.

– Дергает.

– А жар есть?

– Горит.

– Вы бы сегодня лучше дома посидели. А то смотрите…

Маргулиес аккуратно выправил рукава, легко спрыгнул с помоста и пошел в тепляк. Так же тщательно, как машину, он осмотрел опалубку. Попробовал прочность арматуры, постучал кулаком по доскам, сделал замечание старшему плотнику и пошел прочь через тепляк.

Мося плелся за ним по пятам.

– Товарищ Маргулиес, – говорил он жалобно, – как же будет?

– А в чем дело?

– Насчет Харькова. Дайте распоряжение.

– Кому распоряжение? Какое распоряжение?

Глаза Маргулиеса рассеянно и близоруко блуждали.

– Распоряжение Ермакову. Харьков бить.

– Не может Ермаков Харьков бить.

– Как это не может? Ого! Триста пятьдесят замесов. Оторвите мне голову.

– Триста пятьдесят замесов? Сколько это будет кубов?

– Ну, двести шестьдесят кубов.

– А Ермакову сколько надо кубов, чтоб залить башмак?

– Ну восемьдесят.

– Хорошо. Допустим, вы сделаете восемьдесят кубов, зальете башмак, а потом куда будете бетон лить? На землю?

– Потом будем плиту под пятую батарею лить.

– А бетономешалку на пятую батарею переносить надо?

– Ну, надо.

– Вода, ток, настилы! Сколько на это времени уйдет?

– Ну, два часа. Максимум.

– Минимум, – строго сказал Маргулиес, – но допустим. Так как же Ермаков будет Харьков бить, когда у него чистой работы остается всего шесть часов? А надо восемь! Ну?

Мося скинул кепку и почесал волосы.

– Который час? – спросил Маргулиес.

Корнеев вытянул часы.

– Десять минут девятого.

– Вторая смена опаздывает на десять минут, – сухо сказал Маргулиес. Имейте в виду – тридцать замесов в час, не больше, – еще суше прибавил он.

Корнеев вытер платком туфлю, на которой краснело свежее пятно сурика.

– Слышишь, Мося? Не больше тридцати замесов!

Слово замес Корнеев произносил так, как будто это была испанская фамилия Zamess, через э оборотное, вроде дон Диэго 3-ам Эсс.

– Есть! – бодро крикнул Мося.

Он рысью побежал к бригаде, болтая перед собою руками.

Слава отодвинулась на восемь часов. Слава уходила из рук. Оставалась последняя надежда – Ищенко.

– Давид, я тебя не понимаю, – сказал Корнеев, когда Мося скрылся.

Маргулиес нежно, но крепко взял его за локоть.

– Пойдем выпьем чаю, я еще ничего не ел.

IX

Ищенко спал поверх одеяла, лицом вниз, раскинув руки и поджав маленькие босые ноги.

Он спал в положении ползущего человека. Голова, застигнутая сном, упала, не дотянувшись чубом до подушки.

Красная несмятая наволока, освещенная солнцем, наполняла загородку барака румяным заревом.

Бригадир был одет в новые черные суконные штаны и новую белую украинскую рубашку, вышитую крестиками.

Один рукав закатился.

С койки упала голая рука. Наружная ее сторона была темной, внутренняя светлой и жирной, как брюшко рыбы. Виднелась татуировка: круглая печать рулевого колеса. Татуировка – туманной пороховой голубизны.

Вчера вечером к Ищенко неожиданно приехала Феня.

Она привезла в подарок рубаху и штаны. Вместо двух поезд пришел в шесть.

Чем ближе к месту – тем медленнее он шел. Феня совсем потеряла терпенье. На каждом разъезде долго пропускали составы.

Она провела в вагоне четыре ночи.

Первую почти не спала, волновалась. Вторую и третью – кое-как вздремнула. Четвертую – снова маялась, – одолел страх. Бог знает куда она заехала… На край света! И что ее там ждет?

А люди говорили, что четверо суток от Москвы – это еще туда-сюда, пустяки, не так далеко. Можно проехать десять суток, и то до конца не доедешь. До конца нужно ехать двенадцать, и где этот конец, где этот Владивосток?

С ума сойти, какая большая страна!

Встречные составы катили на разъездах мимо окоп сине-ржавую руду. Крупные радужные обломки шатались на платформах. А попробуй сдвинуть такой кусочек – не сдвинешь. Чугун.

Встречные катили пустую тару, горы расколотых бочек, обручи, мешки, рогожу.

Попутные – обгоняли длинными штабелями красного леса, грузовиками, автобусами, цистернами, пломбированными вагонами с белыми немецкими надписями – длинными, ладными, не нашими товарными вагонами срочного возврата в Столбцы и Бигосово…

Новая ветка шла в одну колею. Одной колеи уже не хватало. Начинали вторую.

Вдоль шаткого полотна лежали желтые вырезки снятой целины. На дне широких траншей стояли маленькие лошади. Черниговские грабари в мерлушковых шапках – несмотря на зной – кидали лопатами на телеги свежую почву. Их роба была сложена и развешена на земляных столбиках, оставленных в середине каждого окопа.

Позапрошлое лето Феня работала у грабарей. Она знала – столбики служат мерой вынутого грунта, мерой артельного труда.

Она любила эти столбики. Она думала о них так:

Была степь. Росла трава. Цвели дикие душистые цветы. Сто лет, а может и больше, стоял в степи бугорок.

Но вот понаехали грабари, поскидали робу, плюнули в ладони, – только тот бугорок и видели! Одна колонка земли осталась от него посреди траншеи.

И будет она стоять, эта колонка, нетронутым кусочком степи до конца работы.

Наверху – трава, кустик молочая. Над ними – две бабочки-капустницы. Бабочки мерцают одна вокруг другой, будто связанные короткой ниточкой.

Срезанная почва блестит вощаными следами лопат. Сверху вниз она переходит из тона в тон. Сначала черный, как деготь, чернозем. Потом посветлей, посветлей и, наконец, глина – такая красная, как та охра и сурик, какими деревенские богомазы при старом режиме писали в церквах чертей и патагонские языки огненной геенны. Феня ехала в город.

Так и в путаном адресе на мягкой бумажке было написано химическим карандашом: город такой-то.

8
{"b":"48832","o":1}