Эта листовка, как потом выяснилось, заставила кое-кого задуматься. Японский солдат, несомненно, устал от войны в Китае; угнетающе действовало на него и бедственное положение инвалидов войны на родине; испытал он и удары нашего оружия здесь, в Монголии. За строками листовки вставала реальная, живая картина, хорошо знакомая едва ли не каждому японскому военнослужащему. Но в листовке имелась и слабинка - не было в ней ответа на вопрос: "Из-за чего война?" Строки о генералах, богатеющих на войне, не спасали положения. Политически неграмотный солдат не мог - это нам стало ясно позднее - представить себе, как в степи, на поле боя, вдали от Японии, богатеют генералы. Верная мысль, увы, не подкреплялась столь же убедительными аргументами - доводами, фактами или примерами - и потому воспринималась в лучшем случае абстрактно, а не конкретно.
Не все и не сразу у нас получалось, не всегда мы находили верный тон и нужные слова, но мы упорно вели творческие поиски. Работали с военнопленными - солдатами и офицерами, ежедневно беседовали с ними. Готовясь к беседам, разрабатывали примерный перечень вопросов, которые представляли для нас интерес. Старались учитывать национальные, психологические и другие особенности солдат, их настроение, причины недовольства, случаи дезертирства, а также приемы идеологической обработки военнослужащих, условия их жизни на родине. Словом, мы стремились познать слабые и сильные стороны противника.
Случалось, пленные сами шли нам навстречу. Они охотно помогали нам расшифровывать трофейные документы, записанные скорописью, которой японцы пользовались при ведении дневников и в переписке с родными. От пленных мы узнавали специфические солдатские словечки и выражения, идиомы, пословицы и поговорки, бытующие в японской армии. Нередко мы знакомили пленных с только что написанной листовкой, интересуясь их мнением о ней; бывало, что листовка затем перерабатывалась с учетом их замечаний, поправок или советов. Мы старались привлечь наиболее сознательных пленных к нашей работе: писать письма товарищам, рассказывать в них правду о том, как они живут у нас в плену, что видят здесь и как с ними обращаются.
В конце июля мы уже выпускали три газеты: "Голос японского солдата", "Китайский народ непобедим" и "Монгольский арат" (для баргутов). В них печаталась международная информация, материалы о положении в Японии, Маньчжурии и Внутренней Монголии, о борьбе китайского народа против японских оккупантов, о Советском Союзе и МНР. Все чаще появлялись на страницах газет письма и портреты военнопленных, зарисовки их жизни в плену. В каждом номере давались обзоры военных событий на фронте, которые должны были подвести солдат к мысли о неизбежности срыва разбойничьих планов японской военщины.
Мало-помалу мы стали ощущать плоды своей работы. Июльские пленники-японцы уже говорили нам о "возрастающем интересе солдат к политике", "об опасениях офицеров, как бы солдаты не узнали правды о войне". Некоторые пленные знали наши листовки наизусть или сохраняли их у себя. Семена нашей пропаганды падали на благодатную почву, которая имелась в маньчжурских и баргутских подразделениях: уже в июле несколько групп солдат во главе с офицерами перешли линию фронта, предъявив наши листовки-пропуска. Этот наиболее радикальный вид пробуждения вражеских солдат проходил в условиях, когда наши войска находились в обороне.
...20 августа предрассветная тишина взорвалась от грохота артиллерийской канонады и авиационной бомбардировки. Едва только смолкли разрывы снарядов и бомб, как тут же по всему семидесятикилометровому фронту двинулись вперед наши танки, пехотинцы и кавалеристы-цирики{7}. А вслед за ними со стороны Хамар-Дабы донесся "Интернационал": это звуковещательный отряд воодушевлял атакующих - наступал действительно решительный бой. Гимн смолк, и раздался голос диктора: он читал обращение к японским солдатам, и слова его, усиленные репродукторами и попутным ветром, врывались в окопы вражеских войск:
- "Японские солдаты! Вас посылают генералы и офицеры как пушечное мясо на убой против могучей техники советско-монгольских войск. Вы сами чувствуете на себе силу огня многочисленной и меткой артиллерии. На Баин-Цагане были уничтожены сотни ваших товарищей. Что дала вам их гибель? Прекращайте сопротивление! Сдавайтесь в плен! Вас ждет в нем мирная, безопасная жизнь. Или и вы будете уничтожены!"
На окопы противника посыпались листовки, сброшенные звеном скоростных бомбардировщиков, которое специально для распространения пропагандистской литературы выделил в распоряжение политотдела командующий ВВС армейской группы комкор Я. В. Смушкевич. Десятки тысяч листовок раскидали цирики, прорвавшиеся в тыл врага.
Как известно, войска Красной Армии и монгольской Народно-революционной армии в ходе наступления окружили японскую группировку, расчленили ее на части и уничтожили{8}.
Под ударами советско-монгольских войск первыми дрогнули союзники японцев. Группами уходили они в тыл или переходили на нашу сторону. Так, в ночь на 23 августа, наколов на штыки наши листовки, словно маленькие разноцветные флажки, перешел линию фронта маньчжурский батальон (300 солдат и 12 офицеров) во главе с командиром. После короткого митинга, который мы устроили, командир батальона предложил написать обращение ко всем маньчжурским частям с призывом последовать примеру его батальона, а шестеро солдат вызвались перейти линию фронта и распространить это обращение в маньчжурских полках. Но солдаты вернулись, нигде не найдя своих соотечественников: деморализованные ударом советско-монгольских войск, маньчжурские и баргутские полки практически уже перестали существовать как боевые единицы - они снялись с позиций и рассыпались по тылам, а командир 5-го кавполка перешел к нам вместе со своими солдатами.
Японские солдаты упорно защищались, и выбить их из окопов или блиндажей было нелегко. Но и они все чаще поднимали руки, уклоняясь от рукопашного боя, а один сдавшийся в плен солдат не только указал расположение огневых точек, но даже порывался пойти в атаку вместе с красноармейцами. Чувствовалось, что воинственный дух в японских войсках заметно падал. Среди трофейных документов был обнаружен дневник убитого японского офицера Ивато Фокуто, отрывки из которого мы напечатали в информационной сводке тех дней. "Становится жутко... Противник торжествует по всему фронту... Спасения ждем только от бога... Стоны и взрывы напоминают ад... Положение плохое, мы окружены... Душа солдата стала печальной..." - такими признаниями пестрит дневник с первого дня нашего наступления. Последняя запись сделана 24 августа: "Наше положение безнадежное".
