Вопросов было много, ответы же - самые приблизительные. Но оставаться долго во власти сомнений и размышлений не приходилось: события торопили нас и надо было действовать. Начать решили, как нам казалось, с главного: с разоблачения той лжи, которую японским офицерам удалось вдолбить своим солдатам - будто границу нарушили не японские, а советско-монгольские войска. Стали писать листовку. Прошел час, другой... Пол в юрте завален разорванными и скомканными листами, густо исписанными с обеих сторон, мы уже взмокли от напряжения, но ни на йоту не сдвинулись с места. Нет, конечно, несколько вариантов было готово, но, положа руку на сердце, можно сказать, что ни один из них не удовлетворял никого из нас.
- Таланта, что ли, у нас нет! - в сердцах вырвалось у меня.
- Нет, почему же, - усмехнулся Соркин. - Популярно написать листовку необычайно трудно. А мы к тому же не литераторы. Кстати, Владимир Ильич Ленин указывал на эти трудности. Помните его письмо к Шляпникову? О том, что "листовки - вещь очень ответственная и из всех видов литературы самая трудная. Поэтому обдумывать тщательнее и совещаться коллективно необходимо"{6}. Вот мы с вами и "совещаемся коллективно", "обдумываем тщательнее"...
Развертывание агитации среди войск противника налаживалось нелегко, не без ошибок и упущений, особенно на первых порах. Политотдел, как и обещал С. И. Мельников, помогал нам, придал нашей группе еще двух товарищей: журналиста - старшего политрука М. А. Усова и фотокорреспондента техника-лейтенанта В. М. Шведенко. А затем к нам прибыл из политуправления Забайкальского округа батальонный комиссар А. И. Табачков.
Мы собирали все, что помогало составить представление о противнике. И очень скоро нам стало ясно, что японский солдат - это продукт милитаристской обработки, в нем расово-шовинистические идеи господствующего класса укоренились достаточно прочно. Он слепо верил в божественное происхождение императора, беспрекословно подчинялся офицеру.
О Советском Союзе и Монгольской Народной Республике, как и об их армиях, японские солдаты знали мало, но и те сведения, которыми они располагали, были чудовищно искажены. Их убедили в "небоеспособности" Красной Армии, ссылаясь при этом на опыт русско-японской войны 1904-1905 гг. Им внушили, что императорская армия непобедима, потому что ее "охраняют боги". Одновременно офицеры предупреждали солдат о преследовании их семей, если они, солдаты, сдадутся в советский плен; стращали казнями и расстрелами, которые якобы ожидают их в советском плену. Вот почему солдаты часто предпочитали самоубийство плену. Религиозный фанатизм, жестокость офицеров, вплоть до мордобития, во многом объясняли беспрекословную исполнительность солдат. Характерно, что даже мордобитие они расценивали как "нормальное" явление и жаловались только на то, что "офицеры часто бьют ни за что".
В составе японских войск действовали две смешанные (пехотно-кавалерийские) маньчжурские бригады и до десяти баргутских полков (по 1000 сабель в каждом). Боеспособность этих частей была невысокой. Народ Маньчжурии вел партизанскую борьбу против японских оккупантов. Молодежь, мобилизуемая марионеточным правительством Маньчжоу-Го в армию, не хотела воевать, и только угроза расправы над семьями заставляла юношей становиться под ружье. В баргутских бригадах и маньчжурских полках находились японские офицеры - советники. Многие пленные солдаты-маньчжуры говорили нам: "Японцы захватили нашу родину, они хотят захватить и Монголию".
Разумеется, данные о противнике были далеко не полными. Но они позволили нам определить тематику выступлений. Листовки и звуковещательные программы, как нам представлялось, должны были вызывать у японских солдат отрицательное отношение к захватнической войне, подрывать их доверие к офицерам, развивать неприязнь к ним, ослаблять моральный дух в войсках, склоняя военнослужащих к переходу в советский плен. Среди же маньчжур и баргутов наша агитация должна была усиливать антияпонские настроения, обострять их ненависть к оккупантам. Мы призывали солдат вступать в партизанские отряды для борьбы с японскими захватчиками и к организованному переходу на сторону советско-монгольских войск, защищающих их интересы.
Наши предложения были одобрены командованием, и политработа среди войск противника заметно оживилась.
* * *
Боевые действия на Халхин-Голе, как известно, имели для советско-монгольских войск два периода: оборонительный (с начала конфликта и до 20 августа) и наступательный.
Отражая японский атаки, наше командование готовило войска к генеральному наступлению, накапливая необходимые силы и средства, обучая личный состав боевым действиям в сложных условиях. Соответственно развертывалась и политработа - в частях создавался высокий наступательный дух. В середине июля корпус был реорганизован в 1-ю армейскую группу войск.
В те дни политуправление Забайкальского военного округа передало политотделу 1-й армейской группы войск учебные редакции газет на японском, китайском и монгольском языках - более 30 журналистов, специалистов-востоковедов, переводчиков, полиграфистов с типографией и комплектом шрифтов-иероглифов (в 3000 знаков). В составе политотдела армейской группы создали штатное отделение по работе среди войск и населения противника. Возглавить это отделение было поручено мне. Вскоре к нам из Москвы прибыл и звуковещательный отряд в составе пяти грузовиков и спецмашин.
Идеологическая война с противником все более усиливалась. На оборонительном этапе наши листовки, а затем и газеты разъясняли японским солдатам преимущественно военно-политические вопросы, разоблачали захватническую политику японских милитаристов. В одной из июльских листовок, например, говорилось:
"Японские солдаты!
Что вам дает и даст завоевание новых земель и порабощение чужих народов? Сотни тысяч ваших солдат, дравшихся в Китае, стали калеками. С протянутой рукой, как нищие, ходят они по улицам городов и сел. Они голодают, спят на улицах, мрут как мухи. Они никому не нужны, им никто не помогает. Всех вас ждет такая же участь. Война нужна только генералам и богачам. Они богатеют на этой войне. Солдаты, бросайте оружие, уходите с фронта!"
