Забытая всеми,

я живу на этой дороге,

на этой просеке одинокой,

где тополя и березы.

Одинокая лесная статуя.

Вокруг меня араукарии,

сосны, синие кедры,

эвкалипты, кипарисы, густые кусты...

Затерянное украшение этого леса,

на краю этой просеки

я умираю от одиночества,

высокая, крепкая, с поднятой к небу рукой,

на которой — о боль! — не хватает ладони и пальцев.

В другой руке поднимаю корзину с плодами —

с вишнями, персиками, сливами, яблоками;

мох и плесень придают им

влажный цвет подводного царства.

Рядом с моим пьедесталом

среди репейника и шипов растут безымянные травы

и прелестные дуги недавно родившейся пальмы.

Я нетвердо знаю, кто я такая.

Кто-то сказал, что я Помона, богиня плодов и садов.

Мало кто на меня смотрит. Почти все проходят,

не подозревая о моем существовании, и тем не менее

я прекрасна: большая девушка,

высокая грудь встречает ветер,

длинная туника раскрыта,

и крепкие бедра выпуклы

среди скромных и гармоничных складок.

Я хотела бы говорить, я хотела бы

хоть один только раз, когда осень приходит,

оторвать ноги от пьедестала, который меня возвышает,

пройтись по лесу, слушая музыку,

которую поют сухие листья под шагами.

Я хотела бы говорить, петь, ходить хоть немного...

Но — молчанье! Слышны шаги... Кто-то

останавливается передо мной.

Пристально глядит на меня.

Я чувствую дрожь — даже в тех пальцах, которых у меня нет.

— Что за красавица,

одна, в этом укромном месте,

и никто на нее не смотрит!

Я бы отнес ее в мой сад. Как прекрасно

сияла бы она этой весною

под большими тополями и темными кипарисами

на крове из моих цветов! —

Больше он ничего не сказал. Ночь

скоро наполнит кубок деревьев.

Что у меня на глазах?

Наверно, роса... Нет, это слезы.

В первый раз похвалили мою красоту,

и я чувствую себя счастливой

в этом ненужном затерянном одиночестве.

Бежать, бежать, шагать наудачу,

искать его лицо этой же ночью,

этой же самой ослепительной ночью!

Я могу ускользнуть? Никто не сторожит меня.

Мои стопы отрываются от камня.

Я прыгаю на дорогу... Медленно иду вперед...

Позади остается пустой пьедестал...

Я не знаю, куда иду... Темнота... пахнет акацией...

С моей обломанной руки

свисает ветка жимолости... Проволока

и острый репейник цепляются за складки моей туники...

Горящие глаза коров следят за мною...

Я иду, словно меня подгоняет счастливый воздух,

словно он слепо несет меня в сад моих желаний.

Что за деревья загораются для меня в темноте?

Фосфоресцируют тополя, пламенеют кипарисы,

все цветы зажигают свои огоньки.

Пьедестал из белейших цветов ожидает меня.

В саду нет никого. Дом заперт.

Я выпрямляюсь во весь рост на белых цветах.

Мое сердце дрожит вместе с солнцем зари.

Когда откроется дверь...

Ах, я так прекрасна, что даже не могу говорить!

— Я — матадор.

— Я — бык.

— Я пришел убить тебя.

— Попробуй, если можешь.

— Я обработаю тебя с блеском.

— Попробуй, если можешь.

— Ты храбро вел себя до сих пор.

— Ты тоже. Увидим.

— Ты принесешь мне славу сегодня. Начнем.

— Я сказал: увидим.

— Слышишь молчанье цирка?

— Молчанье смерти.

— Ты умрешь под аплодисменты и взмахи шалей.

— А как ты думаешь, матадор, мне это нравится?

— Бык умирает, сражаясь. Становись.

— И матадор. Иногда.

— Что ты сказал?

— Что матадор тоже иногда умирает.

— Молчать! Начнем, бык. Не говори со мной.

— Осужденный на смерть имеет право на последнее слово.

— Публика в нетерпении.

— Расстели плащ.

— Эй, бык, что с тобой? Ты не бросаешься на меня?

— Одно условие: я хочу музыки. Потребуй музыки.

— Она уже играет. Ты не слушаешь? Скорей! Сойди же с места!

— Что это такое? Я этого не знаю.

— Это марш. Мой марш.

— Ты мой матадор. Как тебя зовут?

— Антонио Лукас, Шорник.

— Мой матадор... А меня зовут Беззаботный.

— Знаю. Но начнем же. Сюда, бык!

— Знаешь что? Я думаю об одной вещи.

— Говори скорее! Публика уже протестует.

— Если ты будешь сердиться, я замолчу. Ничего не скажу.

— Публика не хочет ждать. Она кричит, ревет.

— Что публика понимает! Если она будет кричать, я не двинусь с места.

— Ты станешь позором всей корриды.

— А мне все равно! Я зовусь Беззаботный.

— Тебя погонят в стойло, как ручного. Глупая скотина!

— Это я ручной? Я, Беззаботный? Хорошо ты со мной обращаешься!

— Мерзавец! На, получай! Бросайся же на меня!

— Ты ударил меня лапой? Ну, смотри же!

— Трусливый бык! Бык-предатель!

— Вот ты уже летишь до первого ряда.

Где твоя мулета?

Где твоя шпага?

Ты у моих ног, ты весь согнулся, ты на коленях.

Ну, матадор, бросайся на меня! Это ты бык.

А ну, веселей и по всем правилам искусства,

как породистое и храброе животное!

Другой марш, президент!

Опусти лоб, не тычься в облака!

Нацепи мне на сердце все твои блестки,

я хочу быть опоясанным лентами так,

чтобы бык и матадор казались одним существом.

— Минуту, минуту, Беззаботный!

— Ни минуты больше! Подтянись!

Ты умрешь моей собственной смертью.

Ты почувствуешь, как твоя шпага войдет в тебя до самой рукоятки.

Ты упадешь на песок, и тебя не ударят кинжалом.

Быть быком — это не то, что быть матадором.

Вот настоящая работа! Оле, кричит публика.

Она врывается на арену. Это безумие! Уши,

розовые чулки, гранатовый галстук,

блестки одежды — все мне в награду!

Тебя тащат по кругу и срывают

с тебя серебряные бубенцы и значки.

Твой залитый кровью труп

делает красный росчерк по песку.

Еще музыки, музыки, музыки!

Я убил лучшего из матадоров!