Хозяин ресторана отвинтил блестящую никелем крышку шейкера, разлил в фужеры коктейль, подозвал китайца-кельнера:

— Два коктейля на стол у окна…

Рихарду он ответил условленной фразой:

— Пауль приехал… Старик передает вам привет…

Старик — это Ян Берзин, руководитель советской разведки.

С тех пор Рихард Зорге был частым гостем в ресторанчике Клязя или в магазинчике фотографических принадлежностей с вывеской над дверью: «Вацлав Водичка и К°». С Паулем они говорили подолгу и обстоятельно. Со стороны их беседы напоминали разговор в военно-историческом отделе академии с анализом обстановки, перспектив, оценкой событий и возможного влияния подмеченных фактов на политику отдельных лиц и государств.

Вскоре к Паулю приехала жена Луиза — маленькая, веселая, коротко постриженная женщина с черными глазами, очень домашняя, заботливая жена. Рядом с огромным, широкоплечим Паулем она выглядела совсем девчонкой. Клязь нетерпеливо ждал ее приезда. Она ехала через Германию, из Венеции плыла на итальянском лайнере «Конте Россо», и, когда многопалубный белый пароход вошел в устье Хуанпу, Пауль не вытерпел, вскочил на прогулочную лодку, поплыл навстречу. Он, словно одержимый, стоял на хлипкой лодчонке, размахивал руками, пытался разглядеть среди пассажиров дорогую женскую фигурку…

Клязь ни разу не назвал в Шанхае жену ее настоящим именем — Люба, только Луиза, как в паспорте. Она стала шифровальщицей, лаборанткой, сборщицей почты, связной, исполняла тысячи обязанностей — и все легко, весело, просто. Нужно было обладать неженской волей, чтобы постоянно таить, глубоко прятать тревогу и за себя и за дорогих ей людей…

Когда в магазинчике накапливалось слишком много заказов, Клязь глубоко вздыхал и трагическим голосом говорил своему компаньону:

— Послушай, Вацлав, с таким количеством заказов наша фирма скоро вылетит в трубу. Такая популярность стоит нам слишком дорого…

— Ничего, — флегматично отвечал чех, разглаживая пшеничные усы, — для чего же у нас Луиза…

И Луиза отправлялась на другую улицу, где ее еще не знали, отдавала проявлять пленку, приносила готовую.

Как— то ночью ограбили магазин. Что это -случайность или поиски следов? Решили, что при всех обстоятельствах надо сообщить в полицию. Грабителей так и не нашли, но полицейский инспектор несколько раз приходил в магазин, выспрашивал, составлял протоколы. Как будто бы все было тихо. Скорее всего, произошла случайная кража. И все же Зорге предостерег — держаться настороже и встречаться возможно реже.

Прошло полтора года, как Зорге поселился в Шанхае. Его сеть работала исправно, люди Зорге были готовы встретить назревающие события.

Солдат Ян Си-пань начинал стареть, и ему становилось трудно обходиться без посторонней помощи. Его мускулы, когда-то упругие и гладкие, как молодые бобы, стали дряблыми, а сухое длинное лицо напоминало рыбу, выброшенную на отмель и пролежавшую долго на солнцепеке.

Они вдвоем шли впереди, а подросток волочил сзади винтовку Си-паня и еще мешок с овощами, раздобытыми на фанзе, что стояла в стороне от дороги. За овощами с каждым разом приходилось ходить все дальше, потому что вблизи казарм крестьяне стали куда осторожнее и поднимают такой крик, что не захочешь никаких огурцов и лука, хотя зелень служит большим подспорьем к артельному столу. Белые двенадцатирогие звезды на сплюснутых матерчатых фуражках, красные суконные погоны выдавали в идущих солдат армии Чжан Сюэ-ляна.

Солнце стояло высоко, но оно только светило и почти не грело в этот сентябрьский день, когда солнцу дается так мало времени, чтобы проплыть по небу с востока на запад, зато ночи становятся все длиннее, прохладнее, и временами посохшая трава покрывается под утро мохнатым инеем. Солдаты выбрались на дорогу и шагали молча, каждый занятый своими мыслями. До Северных казарм оставалось недалеко, каких-нибудь два-три ли. За всю дорогу Чан впервые нарушил молчанье:

— Шибыка худо! — проговорил он почему-то по-русски.

Ян Си-пань сбоку посмотрел на него и промолчал. Если человек заговорил, значит, что-то хочет просить. Иначе зачем разговаривать? Он думал сейчас о том, как лучше распорядиться жалованьем, которое вчера роздали солдатам. Может, дать кому в долг? Нет, рискованно, пусть лучше лежат. Старик пощупал карман — целы. Да и куда им деться, Ян Си-пань проверил просто так, на всякий случай.

Чан тоже думал о деньгах.

— Шибыка худо, — повторил он, и старик опять не отозвался, будто глухой.

Чан со вчерашнего дня был не в духе. Опять проиграл в маджан этому пройдохе Ли-фэну. Сколько раз зарекался не садиться с ним за один стол, и вот опять… Уплатить за артельный стол еще, может быть, хватит, если старик даст немного взаймы. Об одеяле уж нечего и думать, но как же он будет спать зимой в сырой и холодной казарме?… И одежа пообтрепалась… Не лучше ли сбежать. А куда? Сейчас не летнее время. Весной нанялся бы на маковые плантации или пошел в хунхузы. Кто там найдет! Да и бежать из казармы не так-то просто… Чан вспомнил измочаленного бамбуками дезертира. Его поймали и привели обратно. Это было в прошлом году. Его счастье, что бежал без оружия, не взял ни палаш, ни винтовку, иначе не сносить бы ему головы. А так — отделался ста бамбуками… Но все-таки как же с деньгами…

Солдаты вышли к полотну железной дороги. Вдоль блестящих на солнце рельсов неторопливо шагал по шпалам японский патруль — три солдата с капралом впереди лениво двигались, закинув винтовки за плечи. Чуть дальше на пологом холме виднелся еще один часовой, он расхаживал вдоль плотной изгороди, сплетенной из обмолоченных стеблей гаоляна. Позади ограждения виднелись отвалы желтой сухой глины.

Чтобы сократить путь, солдаты пошли напрямик через железную дорогу, мимо соломенной городьбы. Заметив их, часовой вскинул винтовку и знаком показал, чтобы к нему не подходили. Пришлось возвращаться назад и скошенным полем выходить на проселок.

— Чего они здесь строят, эти янгуйдзы? [5] — проворчал Чан, недовольный тем, что приходится делать крюк.

— Говорят, колодец, — сказал подросток. — Никого не подпускают, чтобы не отравили воду.

— Колодец — это хорошо, — сказал Ян Си-пань. — Вода всегда хорошо.

— Нам ее не пить, эту воду… — возразил Чан. Его больше волновало, как раздобыть деньги.

Солдаты снова вышли к железнодорожной насыпи, спустились в низину.

— Слушай, Ян Си-пань, — Чан наконец решился попросить старика, — не дал бы ты мне немного денег до следующего жалованья?

Старик шел, будто ничего не слышал. «Вот подлый же человек!»

— Я тебе за это буду чистить винтовку, буду делать, что скажешь.

— Винтовку мне вон кто чистит, — Ян Си-пань кивнул на подростка, который совсем недавно завербовался в армию. Старик взялся его опекать и теперь заставлял на себя работать. — Если бы ты заплатил мне десятую долю… Впрочем, нет, откуда у меня деньги! Самому едва хватит…

«Вот ростовщик проклятый!» — зло подумал Чан. Но что ему оставалось делать?

— Если бы ты взял с меня половину десятой доли… я соглашусь… И еще чистил бы твою винтовку. Разве мальчишка почистит, как я…

Разговор прервал подросток:

— Глядите, глядите! Что это там!…

У ворот соседней казармы толпилось много солдат.

Над толпой на высоком бамбуковом шесте висела клетка, сплетенная из прутьев, а в ней лежала человеческая голова. Человека, вероятно, только что казнили, потому что кровь крупными темными каплями падала из клетки на землю. Рядом с бамбуковым шестом на земле, в луже такой же темной крови, валялся обезглавленный солдат с вывернутыми назад и связанными руками.

— Смотри, да это Ма-пинь из седьмой роты, — проговорил Ян Си-пань, когда они подошли ближе. — Я говорил, не сносить ему головы за свой болтливый язык. Вот с языком и голову отрубили.

Глашатай, стоящий над трупом солдата, держал перед собой исписанный лист бумаги и громко выкрикивал, что солдат Ма-пинь из седьмой роты мукденской дивизии наказан смертью за коммунистическую пропаганду, которой его напичкали в плену у русских. Вчера его схватили на месте преступления, когда смутьян получал злокозненные листовки от рабочего текстильной фабрики, не назвавшего своего имени. Текстильщика застрелили, а солдата казнили по приказу командира дивизии.