Но никто – ни бодрствовавшие пассажиры, ни даже погонщики воздушного дракона не видели ярко-алого пятна на его гладком боку. А Мэй – Мэй видела это пятно, похожее на кровоточащую язву. На самом деле никакого пятна не было, и пролети навстречу другой самолёт, с его борта не заметили бы ничего особенно – пятно отображалось только в сознании Мэй. И только Мэй знала – уже знала, – что значит это зловещее пятно.
…Миллионы крошечных убийц копошились в тесном пространстве, ограниченном со всех сторон тонкими, но прочными стенками плоского пакета, аккуратно уложенного между дюралем корпуса авиалайнера и обшивкой салона. Убийц заточили здесь много лет назад, и с тех пор они пребывали в полудрёме, ожидая назначенного часа.[1] И дождались…
В первые минуты после пробуждения Мэй не чувствовала боли. Девочка пыталась разобраться, что же её так встревожило, ощупывала мир вокруг себя – так далеко, насколько могла дотянуться. Она умела это делать, как умела и многое другое.
И когда Мэй увидела крылатую машину – увидела очень смутно, самолёт находился за многие сотни миль от неё, – боли ещё не было. Боль пришла, когда девочка начала понимать, что именно несёт с собой этот крылатый монстр – смерть, – и становилась всё острее и по мере того, как всё ярче разгоралось на борту лайнера жуткое алое пятно.
Крошечные убийцы ждали приказа и того мига, когда они получат долгожданную свободу – свободу убивать. Борт авиалайнера должен был лопнуть над городом и пролить на него ядовитый гной, превратившийся в смертоносное облако. И никто уже не мог помешать этому, никто – потому что никто, кроме Мэй, не знал об этом. Нет, кое-кто знал – люди, зарядившие мирный пассажирский самолёт незримой смертью, – но эти люди не собирались останавливать стремительный бег крылатого зверя. Наоборот, они следили за кинжальными стрелками часов, чтобы вовремя отдать приказ – приказ, который будет выполнен.
А нестерпимой боль сделалась тогда, когда девочка-индиго по имени Мэй поняла – поняла своим сверхчеловеческим предощущением неизбежного – излившаяся на город смерть станет только началом и потянет за собой миллионы и миллиарды других смертей.
…Мир замрёт от ужаса, когда тяжёлые туши ракет выползут из своих подземных нор и поднимутся в воздух в полном соответствии с планом возмездия. Высоко над землёй – ещё выше, чем летит замеченный Мэй воздушный дракон, – головные части ракет разделятся, и каждая из них, подчиняясь заложенной программе, устремится к заранее выбранной цели. И там они обернутся чудовищными грибами, и рухнут дома, и сгорят люди, и огненная волна сметёт всё на своём пути. Но часть ракет случайно – или умышленно? – попадёт не туда, куда намечено, и тогда в ответ чёрные подводные драконы выплюнут из-под воды свои ракеты, и клубящиеся дымные грибы встанут уже по эту сторону океана. И потемнеет небо от пепла, и содрогнётся планета в смертной муке, и это будет началом конца…
И всё это будет, если… если не прервать полёт лайнера с ярко-алым пятном на борту.
Мэй сжала виски ладонями.
Что делать? Позвать дежурного воспитателя? Это просто – вон он, недремлющий глаз видеокамеры. А что она ему скажет? Звоните военным – нужно сбить пассажирский самолёт, летящий над Атлантикой? Что за самолёт, где он, и с какой стати его сбивать? Ты бредишь, девочка, тебе надо успокоиться. Сейчас мы дадим тебе успокоительное, и ты безмятежно уснёшь, а когда проснёшься, от твоих ночных кошмаров не останется и следа. А если даже ей и поверят, то пока будут выяснять и уточнять, будет уже поздно. Самолёт приближается, времени осталось мало – приказ крошечным убийцам скоро будет отдан. Значит, ей придётся всё сделать самой.
Но как? Она не может приказать этому воздушному дракону рухнуть в воду, он ей не подчиняется! Слишком далеко и слишком сложно – у Мэй не хватит сил и умения. И люди на борту самолёта – чем они виноваты? Но если дракона не остановить…
И Мэй мысленно закричала, закричала беззвучно, борясь с болью, беспощадно рвущей её острыми когтями:
– Стой, крылатый убийца! Стой! Я не дам тебе уничтожить этот мир! Есть ещё шанс изменить всё к лучшему, я это знаю, и поэтому стой, дракон! Падай, падай в ждущие тебя волны, и пусть океан навеки упокоит то, что ты несёшь с собой! А люди…
– Эти люди виновны, Мэй, – зазвучало вдруг в сознании девочки, – виновны в том, что оказались в ненужное время в ненужном месте. И ещё они виновны в том, что они дети созданного ими мира – мира, пожирающего своих детей. Есть высшая справедливость – вселенская справедливость, – и ты когда-нибудь это поймёшь.
Ошеломлённая Мэй оборвала свой яростный мыслекрик, одновременно ощущая, как боль отступает, словно тьма под натиском света, а неведомый голос – кто это говорит с ней? – закончил:
– Да будет так. Этот мир – новый мир, твой мир – получит ещё один шанс…
…Командир «боинга», совершавшего самый обычный трансатлантический рейс, был спокоен – всё идёт по графику. Подтверждение от диспетчерской службы уже получено, и можно начинать снижение. Ещё каких-то полчаса – и шасси привычно коснутся бетонной полосы аэродрома. Сколько уже таких посадок было на его лётном веку… Час обычной рутины, смена экипажей – и можно будет расслабиться и отдохнуть. А поскольку до следующего вылета времени достаточно, то понятие «отдохнуть» можно и разнообразить – в разумных пределах, конечно. Например, эта новенькая стюардесса – она смотрит на него, командира, явно заинтересованно и очень многообещающе… А почему бы и нет, в конце концов?
И тут за панорамным остеклением кабины воздух задрожал и сгустился. А потом прямо перед глазами лётчика проявились неясные очертания прозрачной фигуры – сквозь неё были видны облака, неторопливо ползущие навстречу самолёту. Фигура походила на человеческую, хотя как человек может оказаться снаружи кабины авиалайнера, несущегося на высоте девять тысяч метров со скоростью пятьсот миль в час? И тем не менее…
Командир крепко зажмурился и через секунду снова открыл глаза – загадочная фигура никуда не исчезла. Наоборот, она сделалась более чёткой: воздух, из которого была соткана эта странная фигура, стал чуть темнее, чем окружавшая самолёт прозрачная пустота. А затем пилот «боинга» увидел лицо – строгое мужское лицо с тонкими чертами, напомнившее ему лики святых. И в глазах этого «святого» была укоризна.
«Долетался, – мелькнуло в сознании командира. – Здравствуйте, ангелы божьи…».
По виску поползла капелька холодного пота. Пилот чуть повернул голову, не в силах оторвать взгляд от «ангела», – всё спокойно, всё нормально, его товарищи ничего не видят. И внезапно почувствовал – не услышал, а именно почувствовал, – что привычный мерный шум двигателей, фон, с которым лётчик сроднился за тысячи часов полётов, исчез. Двигатели остановились. Все. Одновременно.
Огромный самолёт вздрогнул, качнулся и ухнул вниз беспомощной грудой металла, стекла, синтетики и охваченной ужасом человеческой плоти.
– Земля! – заорал в микрофон командир самолёта. – У нас тут какая-то чертовщина! Или мы все сошли с ума, или…
Он кричал что-то ещё, уже не замечая, что лёгкий шорох эфирных помех тоже пропал, и что он кричит в ватную немую пустоту. Этот его истошный крик прервал холодный и спокойный голос, зазвучавший, казалось, в каждой трепещущей перед близким небытиём клеточке тела лётчика:
– Вы должны умереть, чтобы жили другие – миллионы других.
Самолёт падал. Люди в его кабине суетились, напрасно нажимая мёртвые кнопки и щёлкая бесполезными тумблерами. Люди в пассажирском салоне насторожились – что это такое за стремительное снижение? – однако ещё ничего не поняли. И самыми счастливыми оказались те, кто мирно спал, – проснувшись уже над самой поверхностью ночного океана, они просто не успели ничего понять…
А далеко внизу, в сером здании Приюта, на окраине большого городе, до которого так и не долетел крылатый зверь, девочка-подросток по имени Мэй тихо – чтобы не привлекать внимания чутких электронных ушей – рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Она плакала от радости и от горечи: она спасла, но она убила. Боль незаметно ушла талой водой, и Мэй, всё ещё тихонько всхлипывая, заснула.
