Трупов оказалось только пять. Среди вынутых из петель и идентифицированных тел не обнаружили Джуди Манди. И, поскольку она нигде не объявилась и следов ее не удалось обнаружить, было решено, что виновный в смерти пяти девушек не имел никакого отношения к исчезновению Джуди. Ошибочность этого мнения выяснилась только спустя тридцать лет.

Дед рассказал местной полиции о своем разговоре с неизвестным, которого встретил в баре. Все подробности в полиции запротоколировали, и было установлено, что похожего по некоторым признакам мужчину видели в Монсоне примерно в то время, когда пропала Джуди Манди. Человека с подобными же приметами встречали и в Скоухигэне, хотя возникали расхождения в показаниях относительно его роста, цвета глаз и прически. Этот неизвестный рассматривался в качестве главного подозреваемого какое-то время, пока в деле не наступил поворот.

Одежду Рут Дикинсон, пропитанную кровью и грязью, нашли в Коринне — в сарае, принадлежавшем семье Квентина Флетчера. У двадцативосьмилетнего Квентина было не все в порядке с головой. Он подрабатывал тем, что мастерил и продавал разные деревянные поделки, материал для которых собирал в лесу. Парень разъезжал по всему штату на автобусе с чемоданом деревянных кукол, машинок и подсвечников. Выяснилось, что Рут как-то пожаловалась его семье, а потом и сообщила в полицию, что Квентин Флетчер к ней приставал, одаривал плотоядными взглядами и делал похотливые предложения. А после того как он пытался облапить ее на ярмарке штата, полиция предупредила семью парня, что, если он еще приблизится к девушке, его арестуют. Так в материалах расследования гибели молодых женщин появилась фамилия Флетчера. Его допросили, в доме произвели обыск и обнаружили улики. Квентин принялся плакать, уверять, что он никого не обижал, что не знает, откуда в доме взялась одежда Рут. Его заключили под стражу до суда и поместили в отдельную камеру в главной тюрьме штата — из боязни, что кто-то из жителей может устроить самосуд, если оставить его в местной тюрьме. Он, возможно, до сих пор так и сидел бы там, делал бы свои игрушки и прочие сувениры для магазинчика, который продавал работы осужденных, если бы не один заключенный. Тот оказался отдаленным родственником Джуди Гаффин и напал на Квентина Флетчера, когда последний шел на осмотр в тюремный лазарет: нанес ему три удара скальпелем в шею и грудь. Флетчер умер спустя двадцать четыре часа, за два дня до суда, на котором должны были рассматривать его дело.

В этой версии картина преступления и закрепилась в сознании большинства заинтересованных людей: после задержания Флетчера и его смерти убийства девушек прекратились. Но мой дед не мог забыть того типа в баре: тусклый блеск в его глазах и прозрачный намек на место преступления — Эллиотсвиллскую дорогу.

Многие месяцы Боба Уоррена раздирали противоречивые чувства: враждебность, скорбь, желание забыть все. Наконец он склонился к спокойной настойчивости и рассудительности. И в результате нашел имя, которое местные слышали, но не могли вспомнить, откуда именно. Обнаружил он и свидетельства того, что встреченный им в баре мужчина появлялся в каждом из городов, где пропадали девушки. Дед начал своего роду кампанию, выступая в любой газете, в любом радиошоу, где ему давали возможность высказаться. И везде и всюду он утверждал, что убийца пятерых девушек, развесивший их трупы на дубе, как вешают украшения на елку под Новый год, по-прежнему на свободе. Деду даже удалось кое-кого убедить в этом — на некоторое время, пока Флетчеры не выразили протест против несправедливого обвинения Квентина, а жители, включая его старого друга Сэма Рейнза, не стали проявлять враждебность.

В конце концов всеобщее неприятие его деятельности, враждебность и равнодушие стали для Боба Уоррена невыносимым бременем. Под давлением определенных общественных сил дед уволился из полиции, взялся за строительство и столярные работы, чтобы прокормить семью: инкрустировал лампы, стулья, столы и продавал их через службу коттеджной индустрии, которой руководили монахи-францисканцы в Орланде. Он работал над каждым изделием с такой же тщательностью и вниманием, с какой раньше опрашивал семьи погибших девушек. Только однажды дед завел речь со мной об этом деле: в ту ночь, когда он, весь пропахший древесиной, сидел у костра и собака спала у его ног. Страшная находка, которую он сделал тем теплым днем, отравила остаток его жизни. И даже во сне деда мучило убеждение, что настоящий Убийца избежал правосудия.

После того как он рассказал мне легенду, я точно знал: каждый раз, когда я заставал его сидящим на крыльце с остывшей трубкой в руке и взглядом, устремленным куда-то за горизонт, он думал о том, что случилось десятилетия назад. Каждый раз, когда он отодвигал от себя тарелку с едой, вычитав в газете, что опять какая-то девушка заблудилась и ее не нашли, дед мысленно снова оказывался на той самой дороге с мокрыми по колено ногами, и призраки умерших что-то нашептывали ему.

Имя же, на которое он в свое время натолкнулся, к тому времени стало нарицательным в городках на севере, хотя никто не мог толком понять, почему так случилось. Именем им пугали непослушных, избалованных детей, когда те не делали того, что им говорили: не хотели идти спать вовремя или уходили с друзьями в лес и никого не предупреждали о том, куда направляются. Это имя матери повторяли детям, укладывая их спать. После прощального поцелуя перед сном родная рука взъерошивала волосы ребенка жестом, сопровождаемым запахом маминых духов и словами: «А сейчас будь умницей и ложись спать. И никаких вылазок в лес, иначе Калеб заберет тебя».

Я представляю себе деда, поправляющего дрова в камине в ожидании, пока они догорят, а искры, как эльфы, уносятся в трубу навстречу тающим снежинкам.

— Калеб Кайл, Калеб Кайл — ноги в руки, и тикай, — произносит он нараспев, повторяя слова детской считалки; при этом огонь отбрасывает блики на его лицо.

Снег шипит, дрова трещат, собака жалобно скулит во сне.

Приют «Санта-Марта» размещался на собственной территории. Он был окружен каменной стеной высотой в пятнадцать футов, с коваными железными воротами, на которых черная краска местами облупилась, а кое-где над ржавчиной вздулась пузырями, от которых на покрытии шли трещинки. Декоративный пруд давно наполнился листвой и мусором, лужайка заросла сорняками, деревья так давно не обрезали, что некоторые соседние переплелись ветвями, образовав плотный полог, под которым даже трава не росла. Само четырехэтажное здание выглядело мрачно: стены из серого камня под остроконечной крышей, которую венчал деревянный крест, напоминая о церковном происхождении заведения.

Я подъехал к главному входу, припарковался на стоянке для машин персонала и по гранитным ступеням поднялся к входной двери. В вестибюле у самого входа располагалась будка охраны — та самая, где пожилая женщина обвела вокруг пальца охранника Джадда, прежде чем убежать в лес навстречу своей смерти. Напротив входной двери размещалась стойка администратора, за которой дежурная в белом халате деловито перебирала бумаги. За спиной дежурной виднелась открытая дверь в офис, уставленный шкафами с папками. Дежурная — женщина с бледным некрасивым лицом, обвислыми щеками и темными кругами под глазами — внешностью напоминала пресловутый скелет Марди Грас. На лацкане ее халата даже не было бейджика с фамилией, а при ближайшем рассмотрении бросались в глаза пятна на груди и ниточки, торчавшие из потертого воротника. Виллефорд правильно заметил: все заведение насквозь пропахло вареными овощами и человеческими испражнениями, и эти ароматы даже средства для дезинфекции не могли заглушить. Принимая во внимание местные условия, можно было прийти к выводу, что Эмили Уоттс не так уж и глупо поступила, попытавшись вырваться отсюда и убежать в лес.

— Слушаю вас. Чем могу вам помочь? — обратилась ко мне дежурная и при этом лицо ее сохранило бесстрастное выражение, а интонация показалась мне не менее агрессивной, чем у парня в доме Мида Пайна: «помочь» прозвучало весьма резко, да и «вам» — не намного мягче.