Вован повесил трубку, и его охватила неслыханная радость. Выйдя из дома, он сел в автомобиль и поехал в ювелирный магазин. – Голду, килограмма на четыре, – скомандовал он продавцу.
Придя домой он повесил цепь на шею поверх предыдущей, и почувствовал, как захрустели его позвонки от такой тяжести.
– Тяжесть – она только на пользу, – повторил он, улыбаясь сквозь боль.
Глава 3
Ветер, доносивший с поля запахи ближайшей свинофермы, бил в лицо Славика, пока они с Михаилом Илларионовичем на желтом милицейском мотоцикле следовали к месту происшествия.
«Митрич умер», – думал он. Конечно, мало что объединяло доморощенного исследователя европейской истории со сторожем провинциального музея, но Славик с удовольствием вспоминал монологи Митрича, его незатейливый юмор, грубоватые повадки, скрывающие изысканную и по-своему мудрую житейскую философию, к пониманию которой он, Славик, только-только начинал подходить.
«Что же он мог выпить?» – спрашивал себя Славик, памятуя о славе Митрича, городского светила в области употребления спиртных напитков. На фоне его тревожных мыслей обычная городская жизнь с ее малозначительными событиями казалась неуместной и нелепой: собаки лаяли на велосипедистов, козы задумчиво жевали гумус и силос, влюбленная парочка старалась не краснеть под залихватскую матерную дразнилку. – Лейтенант Сидорчук очень обрадовался, что ты еще здесь, – сказал участковый. – Он сказал, что это счастливое совпадение.
Всерьез увлекаясь мистикой, предметом загадочным и темным, Славик пришел к выводу, что случайностей не бывает: стало быть, неведомое ему действие привело в движение колеса кармы, раз он едет сейчас на место происшествия, вместо того чтобы видеть десятый сон. – Это вам хозяйка сказала, что я в городе? – спросил он. – Нет, в билетной кассе. Городок у нас небольшой, я с утра и спросил у кассирши, брали ли приезжие билеты. Оказалось, не брали. Значит, ты не уехал.
О способах получения информации в маленьких городках Славик совсем забыл.
Мотоцикл прибавил скорость, и они проехали мимо главного в городке компьютерного клуба. – Был здесь? – спросил его участковый. – Еще нет, – удрученно сказал Славик. – А хочется? – Не особо, – честно признался тот. – Зря. Это символ нашего прогресса. Здесь стоят самые большие и быстрые в городе компьютеры, – назидательно проговорил Михаил Илларионович.
«Небось Пентиум-2» – рассеянно подумал Славик, только что вгрохавший солидную премию во внеочередной апгрейд до двухъядерного процессора и соответствующих компонентов к нему. Славику представлялось весьма странным, что люди, от компьютеров далекие, представляют себе их мощность напрямую связанной с размером системного блока.
Запах свиной жизнедеятельности тем временем сделался еще нестерпимее, а потом будто включили невидимый кондиционер и воздух резко очистился – Илларионович свернул на главную улицу и погромыхал по цветной итальянской плитке перед мэрией, мимо памятника Баратынскому с вытянутой, как у Ильича, вперед рукой, и наконец, переехав через свежую канаву, остановился перед домом-музеем Менделеева.
В том факте, что музей великому химику построили в городе, где Менделеев ни разу не был, заключался неясный мистический смысл. Как объяснял ему год назад Митрич, раньше он стоял совершенно в другом месте, но при Хрущеве, после передачи Крыма Украине, руководители областей с бедным культурным прошлым, вдохновленные вседозволенностью, стали растаскивать по своим городам и селам памятники старины. Первый секретарь Васютинского горкома был человеком решительным, к тому же лично знакомым с Хрущевым по работе на Украине, и добился разрешения построить для начала музей Менделеева и установить памятник Баратынскому. Если бы не безвременная кончина, то энергии его хватило бы и на то, чтобы перевезти в Васютинск мавзолей Вождя.
Дом-музей, таким образом, был восстановленной копией другого дома-музея, созданного на месте придорожного трактира, где Менделеев провел неделю, путешествуя из Парижа в Жмеринку. Демократическая общественность Васютинска в перестроечные времена регулярно устраивала несанкционированные митинги, выступая за снос ложного музея и требуя от властей отыскать в самом городе подлинные реликвии прошлого, и даже однажды приступили к разборке сооружения, но были остановлены искусствоведами. Они быстро разъяснили взъерепененным гражданам, что в Японии, например, храмовые и культовые сооружения подновляются постоянно, и от первоначального варианта уже через столетие ничего не остается. После окончания консультации искусствоведы привели в порядок штатскую одежду и продолжили свою нелегкую работу в других точках, становящихся со временем более и более горячими. – Ну как тебе наша дверь? – спросил участковый у Славика.
Дверь действительно была примечательная, относительно новая, бронированная. Прошлый мэр, племянник которого работал на фирме, изготовляющей металлоконструкции, истратил таким образом часть бюджета города, выделенную на культуру, на три года вперед. – Современно, – дипломатично ответил Славик и прикусил язык, потому что Митрича эта дверь не спасла. – Как зовут вашего лейтенанта? – Лейтенант Сидорчук. – отрапортовал Михаил Илларионович. – Имя-отчество у него тоже есть, но такие, что по имени-отчеству его только бандиты называют, да и то втихую. – Ну, входи, удачи тебе. – А вы не со мной? – Занят я сейчас. Но я еще заеду. Славик долго стучал в дверь, пока не догадался, что бронедверь обеспечивает еще и звукоизоляцию, и потянул ручку на себя. Дверь открылась, и он прошел внутрь. – Лейтенант Сидорчук! – немедленно взял под козырек худощавый молодой человек в милицейской форме. – Славик. – Вас-то мы и ждем.
И лейтенант закрыл дверь.
Лейтенант Сидорчук был в полном смысле этого слова лейтенантом – стройным, молодым, белобрысым; он был похож на доблестных молодых людей с плакатов, рекламирующих то ли милицейскую, то ли сверхсрочную службу. – Ну, как вам наша дверь? – спросил он первым делом. – Солидная дверь, – отозвался Славик. – Воровство народных денег! – предостерегающе поднял палец лейтенант.
Славик понял, что попал на худший из типажей представителей российского государства – на идеалиста.
У двери встали два молодых сержанта, показывая своим решительным видом, что вход и выход надежно защищены. – А где тетя Нюра? – На карантине, – серьезно ответил лейтенант. – Давно ли вы были знакомы с Яровым Артуром Михайловичем? – Вообще не знаком, – удивленно ответил Славик. – Он называл себя Митрич. – С прошлого года. – А Вы не знаете, почему он так себя называл? – Не знаю. – На лице у Славика было написано, что он чист, как слеза младенца, и лейтенанту пришлось сделать вид, что он поверил в столь незамысловатую телегу. – Но Вы же собирались к нему зайти? – Да, зашел бы, наверное, если бы мы договаривались. – А он предлагал? – Нет, не предлагал, но я думал, что все по-простому – зайти, посидеть немножко. – Заходили такие, – проворчал лейтенант. – И что в результате? Труп. И неясно, было ли это отравление. Так о чем Вы собирались поговорить? – За жизнь, – ответил чистую правду Славик. – Вот что у нас получается. У столичной знаменитости и сторожа музея есть общие интересы. В чем они могут заключаться? – О жизни поговорить, – повторил Славик, чувствуя всю глупость этого высказывания. – Да, жизнь тема всеобщая, – лейтенанта как будто устраивал его ответ. Но Славик чувствовал, что лейтенант ничего не понял, потому что никогда не разговаривал с людьми «за жизнь», а вместо этого учил уставы, следственное дело и законы, а поэтому «понятия» не имеет о том, как важно просто посидеть за бутылочкой пива и поговорить по душам. – Может быть, он знал о предмете ваших исследований? – Митрич? Сомневаюсь. – Славик нисколько не покривил душой. – Мои идеи не так распространены, и понять их может только специалист. – Да? – лейтенант как будто был удивлен. – а фамилия Обров вам ни о чем не говорит? – Обров? – настало время Славику удивиться. – Тот самый Обров, который разработал идею «Мiровеевой Руси»? Человек-легенда, консультировавший в свое время Бэйджент и Ли в их работе над «Священной загадкой»? – Обров – это псевдоним Ярова, известного Вам как Митрич. – лейтенант не скрывал своего довольства. – Вам было о чем поговорить. Пройдемте.
