Небольшие группы сельджуков, кочевого народа из Центральной Азии, уже давно проникали в Северную Персию и Армению; Аббасидские халифы Багдада использовали их как солдат и поселенцев. Но в XI в. количество турок, вторгшихся в эти области, непомерно возросло. Используя обычные преимущества кочевников: высокую боеспособность, подвижность и абсолютную безжалостность к оседлому населению, они создали обширную, хотя и аморфную, империю, простиравшуюся от Ташкента и Бухары через Персию и Месопотамию до Сирии и далее на юг до Иерусалима и Мертвого моря. Аббасидский халиф Багдада оставался религиозным главой суннитского ислама, но не имел почти никакой политической власти за пределами Багдада и Месопотамии. К концу XI в. поглощение Фатимидского Египта в результате могучего сельджукско-суннитского контрнаступления представлялось лишь вопросом времени: ведь у сельджукских военачальников и солдат уже был плацдарм в Каире. Но именно в это время в Восточном Средиземноморье возникла новая грозная военно-политическая сила. Крестоносцы, равно враждебные к сельджукам и к египетским Фатимидам, фактически перерезали сельджукам доступ в Египет и тем самым продлили жизнь Фатимидского халифата почти на целое столетие.

Могущественная Македонская династия в период правления Василия I и Василия II (867-1025) восстановила Византию если не как прежнюю мировую империю, то по крайней мере как самую мощную организованную военную силу к западу от Китая. Подобный успех был бы невозможен, если бы на ту же эпоху не пришелся внутренний раскол исламского мира. Смертельная борьба VII–VIII вв. сменилась локальными кампаниями за отдельные провинции или города в промежутках между долгими периодами напряженного мира – классической модели холодной войны. Тем не менее положение восточной части Римской империи оставалось опасным. Как при любом автократическом режиме, даже таком древнем, освященном традицией и подкрепленном высокоорганизованной администрацией, как в Византии, слишком многое зависело от личных качеств главы государства – самодержца. У Василия II не нашлось преемников равного масштаба, а византийская система выработала свой способ обращения с неумелыми императорами: их либо убивали, либо ослепляли и заточали в монастырь. Сама мера была весьма действенной, но ее результаты, как всегда, оказывались плачевными. Начиналась борьба за трон между императрицей и военачальниками, обе партии стремились купить себе поддержку, а семьи крупнейших анатолийских землевладельцев использовали ситуацию, чтобы отнять у крестьян те остатки независимости, которые пока еще гарантировало центральное правительство. Тем самым основа военной мощи империи начала угрожающе сжиматься.

Правящие круги в Константинополе, по-видимому, не представляли себе в полной мере, к каким последствиям могут привести эти социальные изменения. Положение осложнялось еще и тем, что в середине XI в. у империи появился новый и опасный враг – Роберт Гвискар и нормандские королевства в Южной Италии. Попытки отразить нормандские атаки и привели Византию к новому конфликту с папством. На первых порах все выглядело как простое обострение прежних споров о том, чьей юрисдикции подчиняются южно-итальянские епископства – Константинопольского патриарха или папы римского. С победой сторонников церковной реформы в Риме эти споры быстро достигли уровня принципиальной полемики. Она имела и теологический, и экклесиологический характер: иными словами, речь шла об устроении церкви и о верховном авторитете внутри нее. В первоначальных формулах учения о Святой Троице, восходивших к IV в., не было точно определено отношение Святого Духа к двум другим ипостасям – Отцу и Сыну. В VI в. испанские теологи, стремившиеся противопоставить учение о божественности Христа верованиям ариан-вестготов, выдвинули новую формулу, согласно которой Святой Дух «исходит» от Отца и от Сына (принцип filioque латинского Символа Веры). В Константинополе сочли filioque недопустимым дополнением текста Символа Веры.

Этот вопрос не имел особого значения вплоть до XI в., когда Рим начал настаивать на строгом следовании испанской формуле. В эпоху, для которой точная формулировка вероучения казалась необходимым условием личного спасения, каждая буква Символа Веры приобретала особый смысл. Вскоре выявились и другие пункты несогласия: использование пресного или заквашенного хлеба во время литургии, допущение брака или полное запрещение женитьбы священников и т. д. Список расхождений рос безостановочно, стоило только теологам поставить перед собой такую цель. За теологической полемикой по существу стоял вопрос о власти: кому принадлежит право определять истинность учения? Кто в конце концов обладает высшим авторитетом в церкви? В 1054 г. спор приобрел такую остроту, что папа Лев IX послал в Константинополь кардинала Гумберта, дабы найти путь к примирению. Но папа сделал неудачный выбор. Гумберт был властным человеком, ревностным сторонником клюнийской реформы; один из участников избрания пап, он страстно верил, что именно папе принадлежит высшая власть в церкви. В Константинополе кардинал встретился с патриархом Михаилом Кируларием, человеком столь же властным. Их встреча закончилась так, как обычно кончаются встречи подобных людей: ужесточением позиций, несмотря на то, что и император Константин IX Мономах, и патриарх Антиохийский прилагали все усилия к достижению компромисса. Гумберт 16 июля 1054 г. публично возложил буллу об отлучении патриарха Михаила и его приверженцев на главный алтарь храма Св. Софии. Патриарх ответил мерами против папских легатов, которые, как он сказал, пришли «в богоспасаемый град Константинополь как бедствие, ненастье или напасть или, скорее, как дикие вепри, чтобы низвергнуть истину».[67]

Современники не могли предвидеть, что это драматическое событие окажется не просто временным разрывом, какие бывали и раньше, а началом необратимого раскола между Греческой и Латинской церквями, – раскола, который до сих пор не позволяет церквям воссоединиться. Гумберт и Кируларий были, вне всякого сомнения, предвзятыми и ограниченными теологами, но они воплощали собой дух взаимного отталкивания и неприятия, свойственный отношениям между Византийским и Латинским мирами.

Во второй половине XI в. восточных императоров куда больше, чем церковные споры, заботила военная угроза со стороны нормандцев на западе и мусульман на востоке. Турки-сельджуки, быстро захватившие империю Аббасидов в Персии и Месопотамии, стали совершать набеги в северо-восточные провинции Византийской империи – Армению и Анатолию. В 1068 г. правящие круги Константинополя возвели на престол способного военачальника, полагая, что он сможет справиться с ситуацией. В 1071 г. армия императора Романа IV Диогена была уничтожена при Манцикерте, вблизи озера Ван. Тактические ошибки, превосходящая подвижность и мощь дальнобойного оружия вкупе с изменами внутри византийской армии – все это сыграло свою роль в катастрофе. Когда император вернулся в Константинополь, его низложили, а затем убили.

Преемникам Романа IV не удалось задержать продвижение турок по Анатолии. Прежней военной системы, основанной на свободном крестьянстве, больше не было. Анатолийские крестьяне, угнетаемые могущественными землевладельцами, либо принимали сравнительно мягкую в религиозном отношении власть турок, либо бежали в укрепленные прибрежные города. Центральная часть Анатолии все сильнее «отуречивалась» – по мере того как турки захватывали другие византийские земли.

Но, как это не раз бывало, Византийская империя все еще проявляла замечательную жизнеспособность и силу к восстановлению. Новый «военный» император Алексей I Комнин (1081–1118) смог стабилизировать ситуацию, укрепив адриатическое побережье Греции против нормандских войск, на Балканах победил печенегов, степной народ, перешедший нижний Дунай, а в Анатолии сдерживал натиск турок. Но эти успехи дались дорогой ценой. Знаменитая доселе византийская золотая монета обесценилась на две трети; венецианцы, которые оказали помощь в борьбе с нормандцами, получили беспрецедентные торговые привилегии в Константинополе; повсеместно выросли налоги.