Таких презирали, дураками считали.

Солидные, мечтающие о мягких креслах, о сигарах с ножницами, Ломтевы - Селезней таких ни в грош не ставили.

У Ломтева мечта - ресторан или кабарэ открыть.

Маркизов, ограбивший Мельникова во время разгрома тринадцатой, у себя на родине, в Ярославле, где-то открыл трактир.

А Ломтев мечтал о ресторане. Трактир - грязно.

Ресторан, или еще лучше - кабарэ, с румынами разными, с певичками.

Вот это - да!

И еще хотелось изучить французский и немецкий языки.

У Кости книжка куплена на улице за двугривенный: "Полный новейший самоучитель немецкого и французского языка".

--------------

Костя Ломтев водил компанию с делашами первой марки.

Мелких воришек, пакостников - презирал. Говорил:

- Воровать, так воровать, чтобы не стыдно было судимость схватить. Чем судиться за подкоп сортира или за испуг воробья, лучше на завод итти вала вертеть или стрелять по лавочкам.

На делах брал исключительно деньги и драгоценности.

Одежды, белья - гнушался.

- Что я тряпичник, что ли? - искренно обижался, когда компанионы предлагали захватить одежду.

Однажды Костя по ошибке взломал квартиру небогатого человека.

Оставил на столе рубль и записку: "Сеньор! Весьма огорчен, что напрасно потрудился. Оставляю деньги на починку замка".

И подписался буквами: "К. Л.".

Труда ни в каком виде не признавал.

- Пускай медведь работает, у него голова большая.

Товарищи ему подражали. Он был авторитетом.

- Костя Ломтев сказал!

- Костя Ломтев не признает этого!

- Спроси у Ломтева у Кости.

Так в части, в тюрьме говорили. И на воле - тоже.

Его и тюремное начальство и полиция и в сыскном - на "вы".

"Тыкать" не позволит. В карцер сядет, а невежливости по отношению к себе не допустит.

Такой уж он важный, солидный.

Чистоплотен до отвращения.

Моется в день по несколько раз. Ногти маникюрит, лицо на ночь березовым кремом мажет, бинтует усы.

Славушку донимает чистотою:

- Мылся? Зубы чистил? Причешись.

Огорчается всегда Славушкиными руками.

Пальцы некрасивые: круглые, тупые, ногти плоские, вдавленные в мясо.

- Руки у тебя, Славка, не соответствуют, - морщится Костя.

- А зато кулак какой, гляди! - смеется толстый Славушка, показывая увесистый кулак, - тютю дам, сразу три покойника.

Славушка любит русский костюм: рубаху с поясом, шаровары, мягкие лакировки. И московку надвигает на нос.

Косте нравится Славушка в матросском костюме, в коротких штанишках.

Иногда, по просьбе Кости, наряжается так в праздники; дуется тогда, ворчит:

- Нешто с моей задницей возможно в таких портках? Сядешь и здрасте. И без штанов. Или ногу задрать и страшно.

- А ты не задирай! Подумаешь, какой певец из балета - ноги ему задирать надо! - говорит Костя, разглядывая с довольным видом своего жирного красавца, как помещик откормленного поросенка.

Ванькою не интересовался.

- Глазята приличные, а телом не вышел, - говорил Ломтев. - Ты, Славушка, в его годы здоровее, поди, был? Тебе, Ваня, сколько?

- Одиннадцать! - краснел Ванька, радуясь, что Ломтев им не интересуется.

- Я в евонные года много был здоровше, - хвастал Славушка. - Я таких, как он, пятерых под себя возьму и песенки петь буду: "В дремучих лесах Забайкалья", - запевал озорник.

- Крученый! - усмехался в густые усы Костя.

Потом добавлял серьезно:

- Надо тебя, Ванюшка, к другому делу приспособить. Живи пока. А потом я тебе дам работу.

"Воровать", - понял Ванька, но не испугался.

К Ломтеву нередко приходили гости. Чаще двое: Минька-Зуб и Игнатка-Балаба. А один раз с ними вместе пришел Солодовников Ларька, только что вышедший из Литовского замка, из арестантских рот.

Солодовников - поэт, автор многих распространенных среди ворья песен.

"Кресты", "Нам трудно жить на свете стало", "Где волны невские свинцовые целуют сумрачный гранит" - песни эти известны и в Москве, а может и дальше.

Ваньке Солодовников понравился.

Не было в нем ни ухарской грубости, ни презрительной важности, как у прочих делашей.

Прямой взгляд. Прямые разговоры. Без подначек, без жиганства.

И веселость. И ласковость.

И Зуб и Балаба отзывались о Солодовникове хорошо:

- Душевный человек! Не наш брат - хам. Голова.

- Ты, Ларион, все пишешь? - полу-ласково, полу-насмешливо спрашивал Ломтев.

- Пишу. Куда же мне деваться?

- Куда? В роты опять, куда же денешься? - острил Костя.

- Все мы будем там! - махал рукою Ларька.

День выхода Солодовникова из рот праздновали весело.

Пили, пели песни.

Даже Костя выпил рюмки три коньяку и опьянел.

От пьяной веселости он потерял солидность. Смеялся мелким смешком, подмигивая, беспрерывно разглаживая усы.

Временами входил в норму. Делался серьезным, значительно подкашливал, важно мямлил:

- Мм... Господа, кушайте! Будьте как дома. Ларион Васильич, вам бутербродик? Мм... Славушка, ухаживай за гостями. Какой ты, право...

Славушка толкал Ваньку локтем:

- Окосел с рюмки.

Шаловливо добавил:

- Надо ему коньяку в чай вкатить.

А Ломтев опять терял равновесие: "господа" заменял "братцами", "Лариона Васильевича" - "Ларькою".

- Братцы! Пейте! Чего вы там делите? Минька, чорт! Не с фарту пришел.

А Минька с Балабою грызлись:

- Ты, сука, отколол вчерась! Я же знаю. Э, брось крученому вкручивать. Мне же Дуняшка все на чистоту выложила, - говорил Минька.

Балаба клялся:

- Истинный господь - не отколол! Чтоб мне пять пасок из рот не выходить. Много Дунька знает, я ее, стерьву, ей-богу, измочалю. Что она от хозяина треплется, что-ли?

А Солодовников, давно не пивший, был уже на взводе.

Склонив голову на ладонь, покачивался над столом и пел тонким, захлебывающимся голосом песню собственного сочинения:

Скажи, кикимора лесная,

Скажи, куда на гоп пойдешь?

Возьми меня с собой, дрянная,

А то одна ты пропадешь.

О, нежное мое созданье,

Маруха милая моя,

Скажи, сегодня где гуляла

И что достала для меня?

Притихшие Минька с Балабою пьяно подхватили:

Гуляла я сегодня в "Вязьме",

Была я также в "Кобозях".

Была в "Пассаже" с пасачами

Там пели песню: "Во лузях",

К нам прилетел швейцар с панели

Хотел в участок нас забрать

За то, что песню мы запели,

Зачем в "Пассаж" пришли гулять.

Ломтев раскинул руки в сторону, манжеты выскочили.

Зажмурился и, скривя рот, загудел басом:

Гуляла Пашка-Сороковка

И с нею Манька-Бутерброд,

Мироновские, Катька с Юлькой,

И весь фартовый наш народ!..

Потом все четверо и Славушка - пятый:

Пойдем на гоп, трепло, скорее,

А то с тобой нас заметут,

Ведь на Литейном беспременно

Нас фигаря давно уж ждут.

А Солодовников закричал сипло:

- Стой, братцы! Еще придумал. Сейчас вот. Ах! Как? Да!

Запел на прежний мотив:

В Сибирь пошли на поселенье

Василька, Ванька, Лешка-Кот,

Червинский, Латкин и Кулясов

Все наш, все деловой народ.

Солодовников манерно раскланялся, но тотчас же опустился на стул и, склонив голову на руку, задремал.

А Ломтев глупо хохотал, разглаживая усы. Потом поднялся, пошатываясь (славушкин чай с коньяком подействовал), подошел к Солодовникову:

- Ларя! Дай я тебя поцелую. Чудесный ты, человек, Ларя! В роде ты как Лермонтов. Знаешь Лермонтова, писателя? Так и ты. Вот как я о тебе понимаю. Слышишь, Ларя? Лермонтова знаешь? Спишь, чо-орт!

Солодовников поднял на Ломтева бессмысленное лицо; заикаясь, промычал:

- По-о-верка? Есть!

Вскочил. Вытянул руки по швам.

- Так точно! Солодовников!.

- Тюрьмой бредит! - шопотом смеялся Славушка, толкая Ваньку. - Поверка, слышишь? В тюрьме, ведь, поверка-то.