Плела лапти бабка Плела лапти старая, старая, усталая, старая, усталая бабка: то лапти ей надо, то тяпку. Иди-ка, древняя, на печь, без тебя стирать да печь некому в доме что ли? Дед лежит в какой-то боли дочки на гулянке, а сыны на пьянке. Может, внуки подметут, чисто в хате приберут? Но их след простыл давно, а ей уже и всё равно. Да есть кому плести, пахать: иди старенькая спать, а рыжий кот довяжет лапоть. Будешь в нём плясать и плакать, своё детство вспоминать: как искала тебя мать! Кто кому соврёт Бабка и кот, кто кому врёт: то ли бабка коту, то ли я вам не совру! А кот-коток мягко стелет да поёт: «Милая моя бабка, у меня больная лапка, надо срочно мне мясца, печёнки, рыбки, молока.» Ай-я-яй, ай-я-яй, старуха с Васькой не скучай! Пошла бабка в холодок, несёт рыбий хвосток: «На, жри, окаянный!» Всю брань перебранный, ест кот. А мы не смотрим ему в рот, потому что потому: пофиг хитрому коту что и как сегодня врать, лишь бы было в миске жрать! Ангелы к тебе прилипли Тебе, старой, дом построить, что ли, лень? Ходишь, собираешь погорель. Ах, ты нищая, замшелая бабка, где же твоя милая хатка? Что своей иконкой растряслась? Далеко до бога, чёрту б продалась! Ну что ты, ты ж у нас не продажная. Не спасет тебя икона бумажная. Чёрная, сгоревшая хата. Старая, сама ты виновата: не задула свечечку, не погасила. Где глаза слепые твои были? Не услышит небо, не молись. А бери топор и размахнись — построй-ка новый дом, пока живая! Лень тебе или совсем плохая? Ну и стой, старея день от ночи. Где сыночечки твои и дочи: разошлись по тюрьмам да по пьянкам? Ну тогда иконка – самобранка: собирай, бабуля, свои жизни. Видишь, ангелы к тебе прилипли! Молодость Мари Ванны Мари Ванна жизнь прожила долгую, на войне воевала, а повоевав, сказала: (так мол и так, эдак вот и раз так) «Не ходите, бабы, воевать, а то некому будет рожать. Было нас… ой тысяча милльонов, а осталося сто сорок.» С Мари Ванной никто не спорит. Бабка, конечно, лукавит, она глазища чернявит огромным карандашом, ресницы красит и поёт: «Мужики, мужики, вы держите мудалки, мы за вами в бой пойдём, вас полюбим под огнём!» – Мари Ванна, как вам не стыдно? «Ай, у меня не видно, смотреть уже не на что.» Мари Ванне подарят бережно букетик лютиков синих, и от объятий сильных ей никуда не деться: – Вспоминай лучше, старая, детство! Тебе сто лет и мне шестнадцати нет
– Где ты был, старый дед? «В поле был я, бабка, я цветы косил в обед.» – Так им, дед, и надо! «А ты, бабка, где была?» – Тоже в чистом поле, собирала я стога нашей с тобой воли! Ох, воля вольная: коза не доена! «А мы с тобой: чай муж с женой?» – Чай муж с женой, пошли домой. Что не идёшь ты, старый дед, а спотыкаешься? «Ведь мне уже, никак, сто лет, аль сомневаешься?» – Тебе сто лет и мне шестнадцати нет. Вот так и живём, да гори оно огнём! Любопытство бабушек Любопытные старушки ходят, бродят по дворам. Любопытные старушки, не сидится дома вам! И какое казалось бы дело, что ворона в рот залетела соседу или прохожему. Нет, бабулечка осторожненько ворону сначала рассмотрит, а потом ненавязчиво спросит: «Пошто вороньё разводишь? Рот закрой, добро не воротишь, если чего откусит!» Бабушек никто ни о чём не просит, но они свой нос всюду засунуть успеют — думают, что от этого потихоньку умнеют. Дед Вован, я – поэт и совесть какая-то Не проходите мимо деда Вовы: он с вами поспорит, «за жизнь» прохожим расскажет и вовремя баиньки ляжет, как обычно, пьяный. – Эй Иванна, куда ты попёрлась мимо, «на чай» подать мне забыла! Я споткнусь о дедка, начинаю: «Подать не подам! (попинаю его больную печёнку) Вставай, Вован, собачонкой и я б сумела тут ползать. А ты попробуй-ка поработать.» Подмигнёт мне деда Вова: – При отсюда, Зубкова, да в газету портрет мой вешай. «Не журналист я (поэт) и взвешен каждый мой слог на страницах. Неужели ты хочешь, чтоб лица вашего племени встали на моих листочках вокзалом?» – На вокзал я не хочу! — деда Вова хохочет. А что ему ещё делать? «Это я, как дура, надену больную печень народа на царей, королей и уродом по планете пройдётся мой поезд!» – А ты кто такая? «Совесть.» |
