На третий день он встретил её. Это случилось в крупной столовой-закусочной (маленьких он опасался, там слишком все на виду, маскировка в толпе надежней). Он всегда садился лицом ко входу, украдкой наблюдая реденький людской поток, эдакое профессиональное средство защиты. В решающий, судьбоносный момент, он как раз впился зубами во что-то вкусное, мясное с длинным названием, что-то из местной морской фауны, совсем не радиоактивное (когда, после кассы, проходишь с подносом снеди, можешь остановиться у детектора, сделать быстрый анализ; инструкция тут же). Лумис анализ не делал, мало ли как настроен счетчик, да и сколь не быстр анализ, а блюда успевают остыть, ну это конечно не главное, главное – он стал немножечко фаталистом: опасаться отравления черепашьего темпа, когда тебя в любой момент могут прихлопнуть, надо ли?

Она была красива, все еще красива для своих уже почти что, постойте-ка – двадцати циклов, мать честная!

На планете Гея не было известно деление времени на годы, поскольку период обращения вокруг ближайшего компонента тройной звездной системы медленно менялся, флюктуировал в ту и другую сторону, хотя для больших отрезков времени имелась шкала измерений сходная с земной. Возраст же человека измерялся в усредненных биологических циклах, то есть периода, в течение которого происходит почти полная замена клеточного материала в организме. Человеческое тело в процессе жизни перестраивается примерно пятьдесят раз, после чего теряет это качество и начинает изнашиваться, можно сказать, без замены запчастей. Поэтому в этом мире, даже шкала измерений времени частично исходила из антропного принципа, и возможно, это было правильным решением во Вселенной, не имеющей к живому никакого сочувствия.

Лумис смотрел на нее не отрываясь, подсознание, глубинные области мозга убеждали лобные доли, что опознание сделано верно и ошибки нет, а сознание пытало логику, ища рациональные объяснения, а рот жевал, помогая себе вилкой, пользуясь бесконтрольностью хозяина, даже управление руками заграбастав. И она тоже смотрела, смотрела замерев.

Он опомнился, не крикнул, приглашая, сработало профессиональное качество человека живущего на нелегальном положении, просто отодвинул соседний стульчик, освобождая место. А она уже шла, и ее встречное узнавание окончательно добило логику. Он так давно вытравил ее образ из головы, тщательно затер, хотя вначале не получалось, только потом, как-то само собой, обнулилось, кануло вглубь. Оказывается ни куда не кануло, вот оно всплыло, материализовалось, словно дернули штору и солнце ударило по глазам. Она уже села. Рука ее нервно, сама собой, поправила лежащий на плечах мех гиплихксиниса, очень дорогой мех, между прочим. Никто из них еще ничего не сказал. Он пришел в себя, теперь уже сознательно, вспомнил о конспирации. Вскочил, промчался к стойке, протиснулся сквозь мизерную очередь, никто не возразил, все стерпели, уже заказывая, сообразил, что не поинтересовался что же надо, но это были такие мелочи; он уже расплатился; уже двигался держа поднос одной рукой, а другой запихивая в карманы это неудобное нововведение – объемные монеты, в виде головы Императора. Он уже боялся, поворачиваясь, что у него произошла галлюцинация. Но она все еще существовала, и глаза ее, ее совсем не постаревшие глаза, светились ему на встречу. Он совершил посадку.

– Где ты пропадал эти дни, Мист? – спросила она, и он сразу вспомнил голос, – Я тебя не видела суток восемь.

Теперь до него дошел смысл ее речи. «Эти дни»? «Суток восемь»? Какой, к Мятой луне, «Мист». Он был ошарашен, убит навылет.

– Молодец, ты не успел забыть мое любимое блюдо. Я так голодна. Какой-то ты замученный, молчаливый сегодня, Мист, – говорили только ее губы, а глаза молчали, они просто впитывали его образ, стремясь втиснуть во внутрь максимум. Не можем мы повторить Вселенную, но хотя бы отобразить с предельной тщательностью можем?

«Она, что сумасшедшая, – паниковал он внутри, – путает меня с кем-то? Или она теперь вообще из… Воды-то много утекло, времена изменились. Человек не статуя, так – пластилин». Он чувствовал: мышцы лица больше не слушаются, и глупая улыбка исчезает сама собой. Допустим она из полиции, и что же? Схватить ее за горло и гаркнуть: «Кто тебя послал?». Затем, держа впереди игломет пятясь выйти из ресторана и бежать. Да только нет игломета и некуда бежать. А она все говорила, не умолкая, уже наливала в бокалы, себе и ему (оказывается, он взял что-то с градусами).

– За встречу, – она приподняла свой бокал с зеленоватым прозрачным напитком. – А миксикол здесь делать не умеют, ни то что в столице. Помнишь, какой миксикол там? – она мечтательно закатила глаза.

«Какая «столица», к чертям Мятой луны», – он был готов удариться в панику. Она, правда, его не узнала и путает? Рукой он уже сграбастал бокал с начинающим пенится содержимым. Они выпили. Потом они ели. Они даже вели беседу о погоде, вернее кто-то внутри Лумиса вел беседу снаружи. Тому внутри было весело. Ими даже заинтересовался, дремавший доселе и никому не требующийся официант, теперь он забегал вокруг. Наконец, все кончилось.

– Мист, ты не проводишь меня, – она вновь обнажила свои белые ровные зубы, такие же как тогда.

– Разумеется... – Лумис замялся, он не знал как ее называть, хотя безусловно знал ее имя, но происходил какой-то нелепый цирк и он был нанят клоуном, без предварительной договоренности.

– Магриита, – она протянула руку, – ты что, совсем запутался в своих подружках?

Он не запутался, а имя было ее: цирк имел ограничения. Он встал, теперь она казалась очень маленькой и хрупкой. Они рука об руку двинулись к выходу, но не успели пройти и двух шагов, как кто-то за спиной громко сказал:

– Стойте!

Лумис похолодел и почувствовал, как вздрогнула ее рука.

– Извините, господа, но вы забыли расплатиться.

Он обернулся: официант победно держал светящуюся хронопластину со счетом. Магриита, сзади, нервно и натянуто рассмеялась:

– Ну и память у тебя, Мист.

Лумис молча сунул две миниатюрные платиновые головки императора в жадную руку. В официанте, словно что-то щелкнуло, как в музыкальном автомате: в ладонь посыпалась сдача – семь серебряных ликов Грапуприса Тридцать Первого. Лумис сунул монеты в карман и взял Магрииту под руку. Они молча вынырнули из помещения. Свежий ветерок дунул в лицо. Он ждал, куда она поведет, и вдруг она тихо сказала:

– Ты такой нервный. Я представляла нашу встречу несколько иначе, Лумис Диностарио. Я представляла ее себе почти каждый день.

Затем город Гаха-юй, теперешняя столица Юй-юй-сян. Население – семь миллионов, со слившимися пригородами – десять с половиной, срок – ... Вот здесь пошли срывы. Со времени начала «устранения перекоса» прошло три недели: перегруппировка сил, накопление резервов и все такое. Несмотря на секретность – естественная утечка информации: население готово, те, кто не дал стрекоча. Официально: имеются отдельные очаги сопротивления. Реально – сплошной очаг.

Лумис – штурм-капрал. Подразделение «Шквал». До этого потерь у них не было.

Лумис присел на корточках за покореженным грузовым мобилем. Никто в него пока не стреляет, но забрало каски опущено, предохранитель нагнетания газа у игломета снят, он ждет команды из ушного телефона. Антенна передатчика торчит кверху, мотыляясь на уличном сквозняке, сама рации закреплена на спине – это сложная дорогая штуковина с блоком кодирования и сжатия голосовой информации, с автоматической системой скольжения диапазона излучаемой частоты. Такая цаца им на фик не требуется – здесь не война с заклятым технически развитым врагом, однако выдали: теперь носите на загривке лишние килограммы, хотя это нудьга, лишь бы постонать, поплакаться, на самом деле не лишние, ни черта тут в каменном море не видать – ни своих, ни врагов, без корректировки невозможно работать.