– Эх, – махнула рукой Галина Николаевна, – нет у нас власти…
Капитан возражать не стал, тоже махнул рукой и пошел к Веньке Горбачу. Хорошо хоть, как ни странно, притоны все располагаются на первом этаже. В пятьдесят-то не шибко по лестницам побегаешь, особенно, если, к примеру, лифт не работает.
Дверь в подъезд была открыта, в замок вставлена щепочка.
«Вот, блин, и кодовые замки!», – горько подумал Данилыч.
А вот дверь в квартиру Горбача оказалась заперта. Как ни странно. Капитан настойчиво постучал, звонок не работал. Через минуту дверь открылась. На пороге стоял сам хозяин: маленький, взлохмаченный, перекошенный, ноги коленками вовнутрь – прям кузнечик. Из-за этой своей калечности Венька и получал инвалидную пенсию.
– У тебя топор есть? – Не здороваясь, спросил участковый.
– Какой топор? – безумно выпучил глаза Венька.
– Ну, подвесить к потолку… Дым-то у тебя из окон валит, сейчас пожарные подъедут… – Лаптев шагнул в квартиру, отодвинул Горбача, прошел в комнату.
В квартире стоял кислый запах, густо замешанный на табачно-махорочном дыму.
– Вы где махру-то нынче берете? – Поморщился капитан.
– Да не, Данилыч, – склонил голову набок Венька. – То не махра, сигареты дешёвые просто.
В кухне видны кучи пустых бутылок, на столе окурки в консервных банках, полиэтиленовые пакеты.
В комнате за столом мужичок в майке-тельняшке, руки в змеях и кинжалах, на пальцах перстни разной конфигурации и с разным количеством точек. Всё это, само собой, синего цвета, поскольку выколото. Качественно так выколото. Из дальней спальни раздаются женские стоны-всхлипывания и мужское рычание.
– Ну что, Веня, делать-то с тобой будем? – привычно спросил Лаптев, усаживаясь на более-менее чистую табуретку в стороне от стола.
– А что опять, старшой, – неожиданно густым басом вымолвил мужичок в тельняшке, – мы же не шумим, ведем себя скромно, если выпили, – он широким жестом провёл над столом, с недопитыми бутылками какой-то бормотухи, – так не в общественном же месте, а?
– Ты погляди, грамотные мы, какие! – Воскликнул капитан как бы изумленно. – Ты, кстати, кто такой будешь, сын отечества?
Ответ не успел последовать, поскольку из спальни раздался львиный рык, совмещённый с женским вскриком.
– Что там у тебя, Венька? – строго взглянул Лаптев на хозяина притона.
– Да-а, – протянул Горбач, – как тебе сказать…
– Говори, как есть, – нахмурил брови капитан.
На стене, прямо над столом висел большой кусок ватмана, а на нём чёткими мазками портрет мужчины. Лицо, изрезанное морщинами, благородное, как у какого-нибудь капитана дальнего плавания… Или – корсара. Тяжелый подбородок, синие глаза.
Горбач не успел ничего сказать. Из спальни, на ходу натягивая джинсы, вывалился здоровенный мужик лет тридцати.
Данилычу не требовалось времени, чтобы вытащить из планшета ориентировку, сравнить фотографию с лицом мужика, он его просто сразу узнал. Зорич. Человек, два месяца назад погрузивший город в страх своей бессмысленной, какой-то тупой садистской жестокостью. Тогда вся полиция города плюс прикомандированные из областного УВД оперативники разбрелись по районам в поисках этого человека. Патрулировали, переодевшись в цивильное и имея при себе табельное оружие, а также фотографии маньяка, железнодорожный и автовокзал, рынки, вино-водочные магазины, ну и, естественно, перешерстили все притоны, в том числе и квартиру Горбача, и всех, хотя бы шапочно, знакомых Зорича. Он тогда пропал, как в воду канул. Это тоже вызывало разные слухи и домыслы, более похожие на фантастику.
Не исключалось, что Зорич снова выйдет на тропу войны, на ежедневных рапортах наряду с другими новыми и старыми ориентировками прочитывалась и ориентировка по Зоричу. Руководитель непременно добавлял в конце инструктажа, что Зорич жив, очень опасен и может встретиться сотрудникам полиции в любой момент. Именно его физиономия была изображена на куске ватмана, висевшего на стене, облагороженная рукой художника, но не настолько, чтобы его не узнал капитан Лаптев. Кто-то ведь повесил, не Горбач же. Никак сам Зорич, подчеркивая свою крутизну и в целях запугивания собутыльников. Вот, дескать, я сам ничего не боюсь, а вы, сявки, бойтесь.
В ту жуткую для некоторых людей ночь Зорич, человек, дважды судимый за убийство и причинение тяжких телесных повреждений, просто пил. Пил в кампании таких же, ранее сидевших за решеткой людей, в такой же, примерно, квартире, что и у Горбача. Потом вдруг начал с ними скандал и ударил одного из собутыльников ножом в живот. На него кинулись, конечно, но кроме ножа он имел ещё и могучее телосложение, отличную реакцию, а главное, абсолютную безжалостность к противникам. Он был в кураже. В блатном таком, да ещё и кровавом кураже. Он увидел кровь, почувствовал её запах и, как зверь, уже не мог остановиться. В той малине он порезал троих, одного на смерть, двоим проломил головы табуреткой и ушёл на улицу. На улицы. Далеко за полночь забрёл в ещё одну малину, там долго издевался над хозяйкой, ханыжной женщиной, привязал её к двери, долго метал нож в дверь, истыкал женщину, не очень, правда, глубоко. До утра он бродил по городу, находил редких людей, резал ножом.
Его кореша полицию, естественно, не вызывали по причинам корпоративно-блатного характера, а те, что встречались на улицах, просто не успевали позвонить, сообщить, оповестить. Сообщали они о маньяке уже в больнице, кто до больницы дожил… Одним словом, тревогу подняли только утром, объявили «перехват» и все иные возможные операции, город взяли под контроль, но Зорича будто и след простыл. Исчез.
И вот – нарисовался. И как поступить капитану Лаптеву в такой ситуации – неизвестно. В голове закрутилось, завьюжило, мысли прыгали с одного на другое. Собственно, выбора-то особого не было. Брать надо Зорича. Как? Вот вопрос. Помощи от тех, кто сейчас в квартире, ждать не приходится. Наоборот, могут из страха тому помочь. Любить-то или даже уважать они его не могут, а вот боятся… Позвонить бы…
– Слушай, Зорич, – заговорилось само собой, не зависимо от воли Лаптева, – ты, что ли – югослав? Вон и Горбач тоже.
Одной фразой он показал, что узнал, с кем имеет дело, и одновременно – полное спокойствие.
Зорич с интересом рассматривал участкового, молчал, склонив голову набок, будто птица. Даже рот слегка приоткрыл. Может, от наглости этого полицейского, крепкого ещё на вид, но никак не конкурента могучему Зоричу, даже если с оружием. Оружием-то ещё воспользоваться суметь нужно.
– Сам ты – югослав, – буркнул Зорич и обратился к Веньке, – Вень, ты представь мне мента что-ли…
Лаптев тут же поправил бандюгана.
– Ты зря меня ментом зовёшь, Зорич, мы теперь полицейские.
– Тю-ю, – заулыбался Зорич, – какая разница, чем бутерброд мазать, маслом или икрой. Сиди уж…
– Это участковый наш, Толь, Пал Данилыч Лаптев, – промямлил Венька Горбач, – он человек не злой, так ты садись за стол-то…
– Ну, ты, Веничка, даёшь стране угля, – Зорич ощерился и шагнул к Лаптеву. – Может, и участкового со мной за стол позовёшь? Ты, Веничка, ссучился, похоже. По батюшке участкового кличешь, – он помолчал, посмотрел, сощурившись, куда-то мимо участкового, на скулах ходили желваки, – Лапоть он и есть Лапоть…
Было, похоже, что Зорич распаляет себя умышленно.
Капитан не пошевелился. Мысли, как блохи, прыгали в голове, ни одна не зацепилась ни за хоть что-нибудь толковое, поэтому, наверное, и члены оцепенели. Подумалось вдруг, что «Веничка» – это так классика алкогольной литературы звали – Венедикта Ерофеева. Надо же!
Зорич – мужик крепкий, на голову выше Лаптева, на двадцать с лишним лет моложе, говорят, когда-то спортом занимался, только каким – неизвестно, вернее, Лаптев забыл. Сам участковый тоже не лыком шит, хоть и пониже и пощуплее Зорича, да в молодости занимался борьбой, но классической, которую сейчас греко-римской кличут. Самостоятельно изучал самбо, потом в школе милиции занимался рукопашным боем. Но это ж когда было… А против лома, как говорится…
