Так и остались слова несказанными, но понятыми собеседниками.

И прежде, чем дверь дальней – её – горницы успела затвориться за спиной, губы его ощутили сладкий огонь ее губ, тело его коснулось ее тела, руки его сплелись с ее руками, раскаленным зигзагом вонзилась в пол у их ног молния, обдавая жаром и льдом, морской волной и колючим ветром, Давшая крылья и забравшая силы, чтобы на этих крыльях подняться к солнцу…

У любви немного слов.

Любимый, – одно дыхание.

Ладушка, – в самое ухо.

Милый…

– губы в губы.

Желанная…

Год прошел или день, вечность или мгновение?

Солнце спрятало свои лучи, оставив их наедине, луна краем глаза глянула в верхний угол окна и, устыдившись своего любопытства, смежила веки-тучи, оставив ради любви всю Землю в непроглядной тьме, и в этой тьме встретились те, кто не мог найти друг друга днем…

И прошло-промелькнуло отмерянное им время, и сомкнулись их глаза для краткого отдыха…

Красный конь нес их с бешеной скоростью сквозь дым и жар вперёд, к пропасти, откуда рвались языки жадного пламени, руки князя все крепче прижимали трепещущее тело Лидии, и вот он – край, за которым вечная близость, единение без разлук и тревог. А конь все несет их, и край пропасти отдаляется и опять приближается, пробуждая тревогу и тоску.

– Враг у рубежа, – молвили его губы.

Знаю, – сказали две капли влаги, выкатившиеся из ее глаз.

– …Зачем людям воевать? – слова с трудом продирались сквозь плотно сжатые пересохшие губы.

– Люди не знают любви и счастья и находят утешение в крови…

– Люди, не знающие счастья, хотят лишить его других людей. Это не справедливо!

– Так устроена эта жизнь.

– Надо дать счастье всем, не имеющим его, и тогда наступит мир.

– Ни один смертный не может дать счастье всем.

Заря, разноцветно заглядывающая в окна, проводила их усталым взглядом в рабочую горницу, незаметно скользнула следом, осветив разбросанные по столу листы желтоватой бумаги, длинное гусиное перо, лежащее поперек одного из листов, глиняный сосуд с чернилами и большую морскую раковину-песочницу. Забытые свечи оплыли и погасли, похожие на свесившиеся с крыш сосульки.

«Мир дан людям Богом, – прочитал князь. – Также как любовь и счастье. Дьявол наслал на землю зло, зависть, корысть – все, чем наделен сам. Зло рождает зло.

Смирение и доброта рождают мир и счастье. Дающий добро получает плоды добра. Сеющий зло – получает всё…»

– Я не дал воинов братьям моим для войны. Добро ли я делал? Да, скажу я, но добро, данное мной моим воинам, принесло зло братьям моим. Это зло родило зло для меня. Я должен сполна вкусить плоды посеянного мной зла.

– Ты победишь…

– И принесу зло побежденным…

– Но это зло рождено ими.

Они прощались недолго, но так будто навсегда.

Гость долго стоял у ворот, провожая князя своим вопрошающим взглядом, пока последний всадник не скрылся в лесной чаще.

Утренняя свежесть скоро сменилась душащим зноем, от дороги поднималась липкая пепельная пыль, оседая на руках, одежде, сбруе. Из лесу раздавались вороньи крики, тоскливые и зовущие.

Сегодняшний день будет днем расставаний. Он увидится с княгиней, чтобы попрощаться и тут же покинуть свой дом.

Князь никогда не сравнивал жену с Лидией, он просто знал, чувствовал разницу. Он видел, что княгине, в силу ее врожденной вялости, жизнь не приносит никакой радости.

Только любовь к детям – трем княжатам-погодкам – делала ее живой, Да вот эта теперешняя, нависшая над всей их жизнью беда, пробудила чувства. Но чувства эти были как чувства всякого живого существа при приближении опасности.

Жалость охватывала князя всякий раз, когда он думал о жене, так и не увидевшей счастья. Пусть в этом виновата она сама. Виновата ли? Что ж делать, коль душа ее обделена от рождения любовью к жизни, а с детства впитанные с молоком матери высокомерие и деловитость не дают ей взглянуть на мир другими глазами – широко и открыто?!

Добра ли она? По-своему добра. Но добро для нее – это глоток воды жаждущему, кусок хлеба голодному, крыша над головой бездомному. Она никогда не думала и подумать не могла, что добром может быть и взгляд, и слово, и прикосновение.

Думал ли и знал ли об этом сам он?

Не думал, но знал, чувствовал.

Не только и не просто страсть влекла князя в дом Гостя и Лидии, в ее темных глазах он увидел тогда, два года назад, нечто влекущее к себе, в ее руках почувствовал щедрость, а в сердце ее столько доброты, сколько хватило бы на целый мир.

И свою жизнь князь готов был отдать за обеих, одной – за то, что она мать его детей, и за то, что она, сама не ведая, потеряла его душу и сердце, другой… Другой – за нее самое, за то, что она есть на свете…

Его княжата – баловни и непослухи – с радостным визгом встретили отца у ворот, верхами на неоседланных лошадях, без охраны и без оружия, не ведающие об опасностях, подстерегающих в жизни, и поэтому счастливые.

И за них он готов был отдать свою жизнь.

И за старух, сидящих на завалинках домов.

И за детей, играющих во дворах и на улицах.

И за мать свою.

И за всех матерей.

Все это был его народ, а он своему народу – отец.

И пришел его час.

Падали под стрелами кочевников молодые и старые дружинники, крестьяне, русичи, вооруженные кто тяжелым копьем и острым мечом, а кто и топором или оглоблей. Но прежде, чем упасть, каждый из них лишал жизни десятерых врагов. Словно вросли ноги русских воев в родную землю и не отступить, не уйти – победить. Либо пасть там, где стоишь. Но неисчислимы полки вражеские. И князь стоит, могучей скале подобный, один с сотней врагов сражается, и видит, как гибнут один за другим его воины.

И чем реже становились ряды воев его, тем сильнее ярость теснила грудь его и умножала силы могучего тела его.

Рать русская, окруженная несметными ордами вражескими, билась от первого луча солнца и до той черты, когда в крови и дыму и смраде погасла вечерняя заря.

И павших все.

Только никак не могли одолеть враги Князя Великого.

Волнами бились они о его грудь, наполненную силой всех погибших за землю свою, и откатывались, поредевшие.

Но вот тяжелый камень, пущенный из пращи, ударил князя в левый висок, и огромнее копье с конским хвостом под наконечником ударило в спину и вышло из груди. И упал князь на колени и стал клониться к земле.

Народ мой! – вскричал он беззвучно. – Как я оставлю тебя! Что будет с тобой без меня?!

И снова силы влились в тело воина, вырвал он копье из груди, вздохнул глубоко, поднялся с колен и, глядя залитыми кровью и потом глазами на колышущуюся стену врагов, поднял свой меч, взмахнул им, и образовалась в стене брешь, взмахнул еще раз, и не стало стены, и свежий воздух наполнил грудь умирающего русича.

И появился перед взором его чернец, упавший на колени и воздевший к небу руки.

– О Господи! Спаси нам отца нашего!

И красный конь понесся вперед сквозь дым и огонь к пропасти, и руки князя сильнее и сильнее прижимали тело любимой…

Враг не напал на город. Обуянный страхом, в дыму, пыли, грохоте повозок, в зное и смраде уходил он в свои пустынные безрадостные степи.

И на стоянках, когда кочевники задерживались слишком долго, видели они появившегося ниоткуда огненного коня и князя на нем с раскаленным мечом в поднятой руке. С мрачным грохотом конь несся на дикое племя, будя в них ужас и покаяние.

И все дальше и дальше катилась орда от земель русских, оставив позади горе и плач, на которых выросли новые города и в них новые богатыри, добрые душой, но не прощающие зла.

А на желтоватом листе бумаги в рабочей горнице Гостя византийского появилась последняя запись, начертанная рукой Лидии:

«Война убила мою любовь…»

Федор Штоколов гордился не только своей фамилией, но и именем.