О-о! клик! вот щедрость отца!

Шук мигом сгрёб клик, повернул так, эдак – торцы гладкие, чистый клик, не меченый; на просвет видна голубая жилка, заряжен. Эх, от-счётчика нет, узнать, сколько отец отвалил! Обыкновенно, если повезёт добыть клик, стараешься скорее его с рук долой; даже скупщик не скажет, сколько в нём отов, а спросит: «Какие баны возьмёшь? на жратву – триста, на гульбу – полста, барахольных – полтораста», – и гадай потом, какой был заряд.

Нет, этого клика скупщику не видать.

Дал и Эну поглядеть – та не верила глазам. Но она первая спохватилась воздать отцу почести.

– Отныне мы ваши! – протянула руки и бух перед ним. – Отец, назовите нам свое прославленное имя!

Чужак помедлил, точно прицениваясь – стоят ли они брошенных отов.

– Зовите меня Форт.

Звёздные – р-говорящие, их слова и имена не прожуёшь.

– Отец Фойт! я, Шук, ваш верный слуга.

– Эну, ваша служанка.

– Принято, – отец подбросил пистолет ладонью, потом взял его в обе руки и переломил. Как сухой сучок! во силища у выродка! Шука дёрнуло ледяной искрой по хребту – а ну как ударит? Кулак насквозь пройдёт, как через оконную бумагу.

– Чтоб я таких вещей у вас больше не видел. За работу, детки.

– Я сейчас бегу к Толстому...

– ...а я с отцом останусь, если чего надо.

– Шу-ук, – Эну незаметно подёргала дружка за рукав, – дай мне клик.

– Зачем тебе?

– Козырну. Пусть знает!..

– Ну... на. Ты не очень там.

– Не учи.

Эну ветром полетела от Развалины с кликом в кулаке; сердце её рвалось наружу. Боль и страх последней недели, сковавшие её, словно цепью, исчезли, казалось, радость исцелила настрадавшееся тело. Держись, Толстый, сунешься ещё своей лапой!

Отец вроде не звал – а многоножка вошла, сняла поклажу; крышка у неё наверху отъехала назад, и показались тонкие щупальца. Разомкнув пояс, отец Фойт сбросил башмаки, спустил лохматые брюки – Шук для приличия отвёл глаза. Ну, чужак и чужак, значит, так у них заведено, что на людях раздеться не срам. Одно ясно, что Фойт – чужак отменно крепкий, если ему тьфу на хозяйские мины. Шандарахнуло – пыль столбом, а он целёхонек, только оглушило да ноги поцарапало. За таким не пропадешь.

– Пить хочешь? – спросил отец, навинчивая на щупальце головку со щипцами.

– Спасибо, отец, – Шук помахал рукой.

– Вода вон, в канистре. Очищенная.

– После попью, отец.

Многоножка струёй воздуха смела с пола остатки песка, разложила брюки и принялась щипцами соединять рваные края. Сожмёт – место цело, и так дальше.

Вроде всё улеглось и решилось, а Шук был взбудоражен, душа не на месте. Эну, крыса, упрыгала, хоть бы один «зонтик» оставила! Беспокойство не отпускало, и Шук вынул трубку «сладкого», прыснул в ноздрю пару раз.

– Что ты там нюхаешь?

– Так, волнуюсь, отец.

– Вон же вода, разведи...

– Что разведи? – до Шука не дошло.

– Эту шипучку вашу.

Звёздный, да вдобавок неплод, в люльке охолощённый – где ему знать, как человека в мужском виде крутить может...

– Я «пшик» не пью, отец.

– Крепковат?

– Мне пока рано, отец. Меня мало били.

– И долго надо бить, чтобы «пшиком» заняться?

– Месяца два до полусмерти. Или подстрелят, а не убьют – тоже...

Отец смотрел, как многоножка латает брюки.

– Я заметил, что тут на «пшик» недолго перейти.

– Морду бить не скупятся, это вы верно сказали.

– Давно хулиганишь?

– Не особо. Я, как с инкубатора вернулся, сначала ходил в школу, а потом...

– Откуда пришёл?

– С инкубатора... куда мальков сдают на вырост.

И вправду отец с неба рухнул. Шук сам не ждал, а оказался кое в чём умнее его. Смехотища – отца, звёздного, простым вещам учить!.. Шук вежливо, не зарываясь, стал просвещать того, кого бы слушать молчком и мотать на бигуди.

– Это такая штука – малёк родится, и его...

А маленького даже увидеть не дали, его – в мясорубку!

«В мясорубку моего, нашего малька!»

– ...его...

Мучаюсь, говорю им. – сделайте что-нибудь! А они – терпи, терпи, роды-то терпела, сейчас, немножко... какое немножко! Один плюётся – инструмент, говорит, совсем никуда... пошли менять, а я лежу...

– ...его...

«А если она побежала и с ней плохо сделается? вдруг кровь потечёт?!.. его... Всё из головы вон! ей же нельзя! наверное...»

– Я слушаю.

– Отец, – Шук встал. – Можно, я за Эну следом... Я быстро! до выселок и назад.

– Сиди. Что с ней станется.

– Отец, она после родов, вчера вернулась.

– Вот как! Поздравляю.

– Да нет, малёк не получился, а как бы с ней...

– Понятно, – отец закрыл многоножку. – Покажи её след.

Они вышли наружу, многоножка – впереди.

– Вот след! и вот...

Многоножка дунула вверх по откосу с неожиданной скоростью и скрылась в кустах.

– Успокойся. В случае чего домчит ее на выселки. Там есть кому помочь?

В автомате Форт был уверен, в свеженанятой служанке – нет. Скорее уж она припустится втрое быстрей, когда паук за спиной закричит, помахивая лапами: «Не спеши, я довезу!» Но хотя бы Шук не будет вскакивать ежеминутно и глядеть в ту сторону.

– Помогут... Спасибо вам, отец.

– Не за что. Вы ведь отныне мои. Пойдём-ка в тень.

Отец сел дочинивать брюки сам – робот отдал ему щипцы. Шук принял ещё понюшку «сладкого».

– Так про инкубатор...

– Да, простите, отец... Малька посмотрят, какой он, и дают матери, пока он обвыкнется. Потом в инкубатор, там его вырастят быстро и назад.

– Сам по себе разве не вырастет?

– О-о, это долго ждать, отец. А так – уже сможет ходить, говорить...

Форт хмыкнул, потянул свежий шов на разрыв – держит! – и принялся за другой. На транзитных станциях о ТуаТоу рассказывали разное – в частности, что там делают из эмбрионов взрослых болванов, внедряя им в мозг зомбические мысли. Выходит, доля истины в россказнях есть. Затратное, должно быть, удовольствие – младенцев инкубировать... Хотя биотехнологии достигли многого – погрузить тело в тёплый гель, штекер в вену, штепсель в артерию, воздуховод в горло, кишки заполнить безопасной пеной и раскрутить обмен веществ на полную мощность, какой в жизни не бывает. Если поставить это на поток, реально из новорождённых делать подросших детишек за месяцы вместо нескольких лет.

– Этих выростков ведь всему учить надо.

– Там, отец, главному научат, пока растёшь во сне. А остального дома нахватаешься.

– Полагаю, носить оружие тебя учили не там.

– Нет, это здесь.

– На каторге бывал?

– Собираюсь.

– Мать, отец у тебя есть?

– Папаша помер, мать жива. Ещё брат...

– Тоже гуляет с пистолетом или уже арестовали?

– Нет, отец, – Щук посерьёзнел и распрямился. – Он старший, читал много и по правительской разнарядке в город попал, выучился, технарем работает. Давно, я ещё мелким был – он баны покупал и присылал нам.

– Еду, что ли?

– Баны... – откуда звёздному знать про баны? как льешу-мальку знать про оты... – Такие, отец, талоны – на жратву, на воду, в общем, на всё.

Форт встряхнул брюки – готовы наконец. Швы заметно, но не слишком.

– За девку не дрожи, дошла хорошо.

«Радио! – расчухал Шук. – По радио связь с многоножкой! У него микрофон в ухе? Или вживлёнка в башке?»

– Техник – работа нужная, – мудро заметил отец, вдеваясь. – А попади ты в город, чем бы занялся?

Шук про город не то чтобы думал – страстно мечтал. Думать – значит, всерьёз, а о разнарядке позволено только мечтать. Это выигрыш в жизни. В городах с разнарядкой, говорят, получше, там много льешей за оты работают.

– Не знаю, отец, – ответил Шук, однако вообразил себя шофёром. Льешу легче этого добиться. Водить по трассам автопоезда... Почётно! Катишь поперёк всей Буолиа, ведёшь сцепку в семь-восемь фур, скорость девяносто лиг в час, а на обочине-то – Толстый! На, гада, гляди путевой лист! честный товар, не то что у тебя на складе.