– Доходность, – уныло бубнил Матвей. – Облигации… Пятьдесят копеек на каждый рубль… Высшая категория надёжности…
– Так когда это было?! – возопил я.
– В декабре, – прошептал полностью деморализованный Матвей. – Девять месяцев назад…
Я излил на него вторую порцию праведного гнева, объяснив, что девять месяцев полагается вынашивать ребёнка, а не решение вбухать уйму денег в ценные бумаги.
– Так что мне делать? – опечалился Матвей.
– Продавать на хрен, – жестоко посоветовал я.
– Так эти облигации сейчас ещё дешевле, – ужаснулся Матвей. – Мне же их в убыток продавать придётся!
Я не успел ответить. Вошла Татьяна Феликсовна, мой секретарь-референт, и молча положила на мой стол распечатку из ленты новостей. Заголовок с пометкой «Срочно!» гласил: «Совместное заявление Правительства Российской Федерации и Центрального банка России».
Я читал текст, преисполняясь его печальной пафосной торжественности. Кризис на мировых финансовых рынках… обострилась проблема управления государственным долгом… непомерным бременем для государственного бюджета… опредёленные трудности… приостанавливаются торги на рынке…
– Матюша, – нежно произнёс я. – Продавать тебе уже ничего не придётся…
Я посмотрел на часы. Было почти десять часов утра. 17 августа 1998 года, понедельник.
* * *
Матвей рассчитался с долгами только девять месяцев спустя, что по-своему закономерно. Совместной жизни с Катенькой у него не вышло, потому что она его покинула в октябре 1998 года, когда его уволили по сокращению штатов из столь ненавистной ему торгово-закупочной фирмы. Из-за долгов родительскую квартиру пришлось разменять на нечто гораздо более скромное.
Планировать он, правда, не перестал. И срок его планов всё тот же – девять месяцев. Когда он настраивается на лирический лад, то всё так же посвящает меня в перспективы своей личной жизни. Правда, он не рассуждает больше о «хорошей жизни в двух шагах». И не ругает свою нынешнюю и неожиданную для меня работу инженера на молочном комбинате. И скромной квартиркой своей вроде бы доволен…
Но совместную жизнь с некоей прелестью он всё-таки планирует. Зовут её Юленька, и про Кипр она даже не заикается. Ей и так хорошо.
А тому, что он больше не советуется со мной по делу, я даже рад. И не говорите мне, что финансовый кризис – это плохо. Я это знаю не хуже вас, а может, и лучше. Я знаю это хотя бы в силу своих профессиональных обязанностей. Но, знаете, иногда бывает и хорошо. Спросите у моего друга Матвея. Вон он как улыбается…
Объективный повод выпить
Вот вы всё спрашиваете меня, много ли пьют в банке? Можно подумать, что в банках работают не нормальные люди, а вечно страдающие от стрессов алкоголики или, наоборот, вечно озабоченные и сосредоточенные на прибылях трезвенники. В банках работают нормальные люди! Они пьют не много. Но часто. Почему часто? Потому что много чужих денег проходит через их руки. И пьют банковские служащие вовсе не от чёрной зависти или от непомерной ответственности, а от обилия объективных поводов выпить. Ну, чего вы ухмыляетесь? Хотите пример?
Знаете, что такое «непоставка»? Правильно: это когда вам должны поставить какой-то товар по договору, но не поставляют. Бывает ещё хуже: то, что вам должны поставить, но не поставляют, вы, в свою очередь, должны поставить ещё кому-то, причём в тот же день. А в банке это бывает ещё хуже: то, что должно быть поставлено и не поставляется, как правило, принадлежит не банку, а его клиенту, который может и обидеться, навыставлять претензий и штрафов, после чего уйти на постоянное обслуживание в другой банк, попутно растрезвонив всему миру, какие в нашем банке работают дилетанты и жулики.
И вот представьте, что мы ждём из другого банка поставки ценных бумаг нашего клиента на несколько миллионов долларов, а эти ценные бумаги, в свою очередь, ждёт от нас один серьёзный иностранный банк. К трём часам дня становится ясно, что ценные бумаги, которые должны были поступить на наш счёт в депозитарии, так и не поступили. Ребята из банка-поставщика божатся, что поручение на перевод ценных бумаг отправили, даже их курьер уже успел вернуться из депозитария с распиской о приёме поручения. Я звоню в депозитарий, где говорят, что никакого поручения не получали.
– Кто-то из них нам мозги полощет, – выдвигает предположение начальник операционного управления Юра Сахаров.
– Непоставка! – шепчет начальник отдела международных операций, которому очень не хочется общаться по этому поводу с серьёзным иностранным банком.
В те пять минут, пока я напряжённо размышляю, что делать, произносится еще много разных слов в адрес банка-поставщика и депозитария, но ни одного по делу И ни одного приличного.
Я не буду утомлять вас нервной историей о том, как мы в испарине разыскивали эти чёртовы ценные бумаги. О том, как готовились брать кредит под сумасшедшие проценты, чтобы на эти деньги накупить на открытом рынке по сумасшедшим ценам столько же и таких же ценных бумаг, которые потерялись. О том, как Юра Сахаров ездил в депозитарий хватать за грудки местных операционистов, а начальник отдела международных операций ездил в банк-поставщик хватать за грудки их курьера. О том, как в тот день мы истратили несколько сотен долларов на истерические разговоры по мобильным телефонам. О том, как я опустошал свой словарный запас английского языка, разъясняя лондонским коллегам, что всё в порядке и они не видят ценные бумаги на своём счету исключительно по техническим причинам.
О том, как наш клиент опустошал свой словарный запас нецензурного русского языка, прося меня показать пальцем, кого именно из своих сотрудников я отдам ему на собственноручное растерзание…
Чем всё закончилось? Юра Сахаров потому и возглавляет операционное управление, что умеет хватать за грудки. Выяснилось, что курьер передал поручение под расписку операционистке депозитария, у которой неожиданно заболел ребёнок, из-за чего она резко рванула с работы… Не знаю, как это вышло, но поручение оказалось у неё в сумке, с которой она и помчалась домой к драгоценному чаду. Этот документ, стоивший несколько миллионов долларов и несколько миллиардов наших нервных клеток, она обнаружила у себя в сумке только под вечер и в состоянии остолбенелого испуга позвонила на работу, откуда позвонили уже нам.
Юра продемонстрировал чудеса каскадёрского вождения автомобиля, в течение получаса доставив поручение из окраинного микрорайона в депозитарий, а затем проявил недюжинную силу убеждения, заставив депозитарий принять поручение к исполнению после окончания рабочего дня. Благодаря тому что с Лондоном у нас трёхчасовая разница во времени, мы успели.
В офис Юра вернулся в девятом часу вечера с огромной бутылкой виски.
– В депозитарии дали, – лаконично объяснил он.
Ну, скажите мне, разве это не был объективный повод выпить?
А я ещё не рассказал вам, какие объективные поводы нам дают ошибки трейдеров, риск-менеджеров, бухгалтеров, юристов, переводчиков, секретарей и многих других представителей нашего славного банковского коллектива…
Редко пить не получается.
Звёзды
Раз уж я упомянул Юру Сахарова, да ещё и в связи с выпивкой, то не могу не рассказать об одной истории, с ним приключившейся. История короткая и незамысловатая, но для меня и моих коллег незабываемая.
Юра – редких способностей человек – сочетает в себе философское отношение к жизни и умение решать конкретные проблемы. Мне всегда казалось, что лирику он не любит. Его нервная работа, которая требует умения жёстко общаться с людьми, не способствует развитию лирического начала и созерцанию прекрасного.
Но Юре однажды удалось опровергнуть этот стереотип.
В очередной раз по окончании напряжённого рабочего дня Юра вернулся после ответственного задания (которое он, кстати, с блеском выполнил) с бутылкой водки. «Клиент дал в знак благодарности», – пояснил он. Мы с интересом приступили к осмотру бутылки и этикетки, потому что видели такую водку впервые. Называлась она, кажется, «Южная», а на этикетке, выглядевшей очень даже недёшево, был изображён какой-то орнамент в духе буйного абстракционизма. Но больше всего нас озадачил странный осадок на дне бутылки – что-то вроде чёрного графитового порошка.
