Дед говорил:

— Был в Греции великий город Сибарис рядом с великим городом Спартой. В Сибарисе жили праздно и в роскоши и себе ни в чем не отказывали. Из принципа. Считали, дело свободного человека — досуг.

В Спарте жили нищие. Из принципа. Считали, дело свободного человека — воинское дело. Вокруг города даже стен не ставили, гордились, что ихняя доблесть сильнее стен.

Вроде бы разные города, а сходились в одном — и в Спарте и в Сибарисе презирали работу и того, кто работает. Названия остались, а от вольного города Афины остался фундамент всей европейской культуры, чем мы сейчас живы. Потому что там работу позором не считали. Потому что догадались: свобода — это работа.

Не свобода достигается работой, но сама работа — это и есть свобода.

Вот тайна, которую знаем мы, Зотовы.

И Зотов заснул и увидел смешной сон про Витьку Громобоева.

…Зотов добрался до места и увидел берег воды.

Но до него нельзя было дойти из-за лавины машин на шоссе. Женщины почти все перебежали, а мужчины уважительно толпились на этой стороне.

Но вдоль по улице шла Нюра, и Зотов увидел ее.

— Не перейдешь, — сказал он и кивнул на поток машин. — А мне вот как нужно.

Нюра посмотрела на Зотова и сонно мигнула.

— Какой нетерпеливый… — сказала она и отвернулась.

Она стала смотреть на поток машин и все оглядывалась, пока не увидела, что ей надо.

Она увидела, как по переполненному машинами шоссе мчится шляпа, а за ней гонится человек с бутылочными глазами, и машины на него не наезжают.

Нюра долго смотрела вслед, потом поклонилась в пояс, будто ягоду на асфальте сорвала, обернулась и выпрямилась с просветленным лицом.

— Ты что? — спросил Зотов.

— Теперь дойдем, — сказала она, — дорога открылась. Я знак видала.

И вдруг на шоссе выключились моторы. Все посмотрели вверх и увидели большой диск.

— Летающая тарелка, — догадались обученные неученые.

Все смотрели на небо. Естественно, всех пришельцев ждут с неба.

Но это было спроектированное на облако изображение мокрой шляпы Громобоева.

Дунул ветер и сорвал с него шляпу. Диск на облаке мгновенно исчез. Громобоев помчался за шляпой между остекленевшими машинами, у которых выключилось зажигание, фары, подфарники и клаксоны, остановились транзисторы, праздничные магнитофоны, встроенные холодильники, электробритвы, пылесосы, полотеры, кофейные мельницы, электрические часы и утюги.

Пока машины стояли молча, с обочин хлынули люди и пошли поперек движения в сторону водохранилища, скидывая пиджаки и доставая бутерброды.

Купальщики прошли через шоссе, и на той стороне их встретили визгливые купальщицы, поймавшие свои подолы. Громобоев ухватил шляпу, ветер кончился.

Лавина машин включилась и панически рванула по шоссе сообщать о пришельцах, которых испокон веку ожидали только с неба.

И никто не обратил внимания на тот простой факт, что пришел Великий Пан, зотовский воображаемый «Пункт встречи», стоит на пешеходной тропе и смеется.

Кое-кто уже видел его воочию. Кое-кто испытывает непонятный ужас, и в панике совершает мерзости, и ищет лекарства или оружия.

Но ничего не поделаешь. Витька Громобоев смеется, и хочешь не хочешь — придется жить.

От жизни никакой бомбой не спастись.

Пан это не значит «бог», Пан это значит «все», т. е. природа.

Выхода нет. Придется жить талантливо. Живое время так хочет, и мы, люди, — его пророки. А кто не пророки — опомнятся. А кто не опомнится, того задавит зевота.

— Зотов, слышишь меня? — спросил Громобоев.

— А как же! — ответил Зотов. И проснулся.

…Фантазия… Фантазия…

Когда я был маленьким, я думал, что на земле профессий только две — рабочие и художники. Я потом много чего узнал, но на этот счет так и не повзрослел.

Часто говорят: я из народа вышел. Ну и что хорошего, что вышел? А ты не выходи. Тут так: любишь — не любишь. И все видно, как на ромашке.

Я написал про человека, которого люблю.

Надеюсь, это заметно.