Надо бы ни о чем не думать, отрешиться от этого скрюченного на сидении тела, которое как бы принадлежит кому-то другому. А лучше всего ни на что не надеяться, ибо авария неизбежна.
Дюваль смотрел десятки вестернов с безумными лошадьми и разлетающимися колесами на переднем плане. У него перед глазами так и мелькают без передышки эти колеса: одни гайки отвинчиваются, другие мало-помалу ослабляются, навстречу со свистом несется земля. Достаточно легчайшего препятствия… Сейчас? Он осмелел. Он умирал. Ветер леденил липкий пот его тела. Надо стиснуть зубы, чтобы не застонать.
Машину затрясло. Рауль схватился одной рукой за спасательную ручку, другой - уперся в приборный щиток. В его мозгу возникло изображение парашютиста, готового к прыжку. Наконец-то эта жестокость, жившая в нем словно безумный двойник, наконец-то она исчезнет вместе с ним во взрыве, огне и крови.
Колесо держалось хорошо. Жизнь продолжалась. Мышцы Дюваля раслабились. "Авиньон - 20 км". Путь слишком прямой. Не хватает крутых поворотов, которые могли бы изменить положение. Вдруг он заметил, что выключил музыку, когда менялся местами с Вероникой. Хорошо было бы наоборот, включить ее, чтобы было красиво. Но на это у него не доставало сил. Дюваль еще раз подумал: "Я ее убийца… Я не имею права".
Когда Вероника обратилась к Раулю, тот от неожиданности подскочил.
- Ты слышишь шум?
Рауль прислушался, или скорее сделал вид, что слушает. Так, уже две гайки должны были упасть в колпак, они сталкивались время от времени и создавали неравномерный звук.
- Вот опять… Слышишь?
- Это в багажнике. Я видно плохо закрепил запасное колесо.
Дюваль говорил с трудом.
- Как меня это раздражает!
Он не ответил. Шум означал, что катастрофа приближается, и возможно они перевернутся на пересечении дороги с мостом. Мост приближался. Шум прекратился. Порыв ветра, и снова дорога, дорога, покуда хватало взгляда и света фар. Рауль взглянул на спидометр, на цифры, отсчитывающие сотни метров, которые быстро сменялись, плясали, как бы на месте, так что глаз не мог за ними уследить. Среди них была одна зловещая - семерка. Всегда-то в его жизни семерке принадлежала важная роль: родился он седьмого января, мать его умерла седьмого мая, женился седьмого декабря. Да и много было других моментов, теперь позабытых, которые были связаны с этой цифрой. Например, свой диплом он получил седьмого июля. Именно седьмого марта ему предъявили это глупое обвинение в драке и нанесении ранений… Впрочем, это пустяки! Еще одна история с автомобилем. Спор из-за места стоянки. Неудачный удар кулаком… Цифры струились, как песок в часах.
Раздался хруст. Кровь бросилась в сердце, стала душить. Мышцы сжались и замерли, скрученные в узлы. Он мог бы успокоить их одним движением мизинца. Мышцы - всего лишь пугливые звери, у каждой из них свой характер и настроение. Когда-то он мечтал написать книгу "Психология и физиология ласки". Как мы распускаемся перед смертью. Машина вильнула, Вероника вырулила.
- Наверное, я заснула - сказала она.- Сейчас самое тяжелое время!
Внезапно появились огни автозаправочной станции, освещенной словно вокзал. Ряд бензоколонок. Длинное строение отгораживало стоянку, где множество машин ожидало конца ночи. Вероника сбросила газ, затормозила, чтобы свернуть в свободный проезд…,,Триумф" вильнул задом, завихлял от бортика к бортику. Дюваль выпрямился: он уже понял, что ничего не вышло. Машина поехала медленнее, казалось, она шла по волнистому железу, клевала задом и передом, все больше и больше кренилась, и, наконец, сильно ткнулась в цоколь первого ряда колонок. Мотор замер. Наступила тишина. Послышался чей-то бег. Возник склоненный человек. Он был взбешен.
- В чем дело?! Вы что, заснули что ли?!
Это был блондин с пятном машинного масла на щеке. На голове его красовалась матерчатая фуражка с длинным козырьком. Мужчина возмущенно открыл дверцу и помог Веронике выйти. Дюваль не мог унять дрожь в пальцах. Он услышал голос Вероники, но не разобрал о чем она говорит. Он возвращался издалека… Замерз. Проиграл. Мир вокруг него постепенно обретал реальные черты. Было два часа ночи. Какой-то служащий вышел из строения, пытаясь застегнуть куртку, при этом руки его громадными тенями метались по асфальту.
- Пойди-ка, взгляни, - крикнул человек в фуражке, - есть над чем поломать голову.
Дюваль выставил наружу сначала одну ногу, затем другую. Ноги ощущались с трудом. Рабочие уселись на корточках позади машины. Вероника склонилась над ними.
- Колесо накрылось, - сказал один.
- Такого никогда не бывает, - сказал другой. - Ну, может одна гайка ослабнуть…, но не пять же. - Нет, это сделано нарочно!
- Мой муж на дороге заменял колесо, - сказала Вероника. Оба механика медленно распрямились. Дюваль понял, что все его объяснения никому не нужны.
- Но я же все их укрепил, - пытался настаивать Дюваль.
- Должно быть, недостаточно, - сказал старший, тот, что вышел из дома.
Он вытер руки о штаны и покачал головой.
- Вам повезло!… Ведь когда гайка не привинчена до конца, это видно сразу!
- У меня не было лампы.
- А лампа и не нужна. Вы что, никогда не меняли колеса?
- Нет, менял несколько раз.
- Так как же тогда, - это же самоубийство, честное слово.
Вероника оглядела Дюваля. Он искал слова. Свет на колонке был ослепительным, как на ринге.
- Мы спешили, - сказал Рауль.
- Спешили разбиться!
- Машина моей жены, я ее плохо знаю.
- Что вы рассказываете, колесо везде колесо… А! Так, так, вот на что нужно взглянуть.
- Можно ли его восстановить? - спросила Вероника. Оба механика повернулись к ней.
- Все будет зависесть от состояния барабана, - сказал молодой.
- У нас здесь мало инструмента для ремонта… Но попробуем.
В их голосах послышалось сочувствие: ведь ей пришлось ехать с таким психом. Итак, их было трое против Рауля. Рауль отчаянно искал ответ, движения, слова, которые вернули бы ему их расположение. Его застали врасплох. Он ничего подобного не предвидел. Он еще окончательно не пришел в себя, сознание еще было затуманено. Рауль резко повернулся на каблуках и зашагал к дому. Он услышал, как один из рабочих сказал Веронике:
