Ей захотелось закричать, что он не ошибся. Что ей достаточно его. Что ей его более чем достаточно. Что он — это все, о чем она когда-либо мечтала. Она хотела вскочить с кровати и броситься ему на шею и показать ему, что все обстоит именно так. Больше всего на свете она не хотела, чтобы он презирал ее. Она не могла его потерять.

Но крест… Это было единственное, что у нее когда-либо было и что принадлежало ей одной. Это не просто кусок металла с камнями, это вся ее жизнь. Он означал свободу и роскошь и отсутствие необходимости беспокоиться о том, что они будут есть завтра и чем они будут согреваться холодной зимой. Он означал ее будущее. Это больше чем предмет рос-. коши — этот крест символизировал надежность. Он давал ей уверенность, что на нее больше никогда не будут смотреть свысока. Он гарантировал ей отсутствие страха перед завтрашним днем. Как Адам мог попросить ее от всего этого отказаться? Как он мог?

Она заговорила стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно и убедительно:

— Это ради нас с тобой, Адам, разве ты не понимаешь?

Эти деньги — они будут и твоими тоже, я не думала забирать их себе. Я хотела, чтобы у нас с тобой впереди была хорошая жизнь. И она у нас с тобой будет, если только…

— Вот в этом и заключается разница между нами, — резко оборвал он ее. Он повернулся, и в его глазах было то, что она ожидала и одновременно боялась увидеть — презрение.

А еще — гнев, закипающий в нем. — Мне не нужны эти деньги! Если я их возьму, я не смогу жить в мире с самим собой.

— И это делает тебя в сто раз лучше меня, правда? — выкрикнула она, больше не сдерживая свою злость и свою обиду. — Тебе обязательно нужно было бросить мне это в лицо!

— Да, — ответил он спокойно. Он смерил ее взглядом, и его глаза были такими отрешенными, что, казалось, он смотрел сквозь нее. — Наверное, это действительно делает меня лучше тебя. Я до сих пор не считал, что это возможно, но, похоже, это еще одна деталь, в которой я ошибся.

Она чувствовала, как он отдаляется от нее, ускользая сквозь ее пальцы, как туман на ветру, и ужас, овладевший ею, был похож на то, как будто где-то глубоко внутри ее разрывали на части. Но она, продолжая обеими руками сжимать крест, грубо ответила ему:

— Ты болван. Ты думаешь, что твои высокие правила о том, что хорошо и что плохо, могут решить все проблемы?

Но они не могут положить мясо в твою тарелку, и не бросят дров в твой очаг, и не затащат меня в твою постель! Мне надо было понять это раньше. Я думала, ты другой, а ты такой же, как папа, — отдаешь последнюю монету пройдохе-нищему на улице, когда твоя семья голодает, и все только потому, что это правильно!

Его глаза сверкали от гнева, как горящие угли.

— Моя семья никогда не будет голодать!

Она пропустила его слова мимо ушей. В ней бурлили обида, гнев — и страх, они затмили собой все остальное, даже страх одиночества.

— Ну что ж, я не такая, как ты, и горжусь этим, — прошипела она. — И вот что я еще тебе скажу: можешь больше не утруждать себя заботами обо мне, потому что ты мне не нужен! — Она с вызовом потрясла перед ним крестом. — У меня есть вот это, и это делает правой меня, ты понял? Ты мне не нужен!

Лед в его глазах раскалился добела и обжигал ее холодом. Он возвел между ними хрупкий щит, вроде того, каким первое дыхание зимы покрывает землю безлунной ночью.

Энджел взглянула на него и почувствовала, что свет померк вокруг нее, и все тепло целого мира вдруг, незаметно для нее исчезло, и только образовавшаяся в ней пустота болезненно пульсировала в ее сердце.

— Вот как? Значит, так, Энджел? Наша близость ничего для тебя не значила? Я попросил тебя стать моей женой — и это тоже ничего для тебя не значит? Значит, тебе никто не нужен? Ты просто не хочешь, чтобы тебе кто-нибудь был нужен.

Ей хотелось закричать:

«Нет, это не правда! Ты очень мне нужен! И я сделаю все, все на свете, чтобы ты перестал смотреть на меня так…» Но она не могла этого сказать, потому что то, что он хотел от нее, было как раз той единственной вещью, которую она не могла для него сделать.

Она смотрела на крест в своей руке. Он был реален. Он был материален. И таким он останется навсегда.

Ему она могла доверять. А Адам… он хотел, чтобы она бросила все ради него. «Я была так близка, — думала она. — Я была так близка к тому, чтобы иметь все…»

Мать бросила ее, оставив на произвол судьбы. Ее папа умер, навсегда покинув ее, чтобы она, как могла, сама пробивала себе дорогу, — впрочем, она это делала всю жизнь. А теперь Адам ожидает от нее, что она поверит его словам о том, что он будет о ней заботиться, поверит просто потому, что он ей это сказал? Он ожидает от нее, что она, услышав эти слова, откажется от единственной вещи, которая может обеспечить ее будущее — их совместное будущее, — и в дальнейшем будет безропотно принимать все, что преподнесет ей жизнь?

Адам — лучшее, что было в ее жизни. Он олицетворял собой все хорошее, мужественное, надежное, что проложило дорогу сквозь мрачный туман борьбы и разочарований, который окружал ее с самого рождения. Он — то чудо, получить которое в дар она никогда и не надеялась. Он замечательный, он настоящий, он… в общем, совсем как крест.

Как мог он попросить ее выбрать что-то одно? Как он мог?

Но именно это он и делает! Она подняла голову и сжала крест в кулаке.

— То, что мне нужно, — устало проговорила она, — сейчас у меня в руках.

Он долго смотрел на нее, так долго, что она собрала все свои силы, чтобы не съежиться под его взглядом.

— Все не так просто, Энджел.

В два прыжка он подскочил к ней и, схватив за запястье, вырвал крест из ее рук. Она вскрикнула и бросилась на него, но он увернулся. Простыня упала, обнажив ее грудь, но она не заметила этого. С пронзительным яростным криком она перевалилась через кровать, но простыни обвились вокруг ее ног, и она чуть не упала. Ухватившись за изголовье кровати, она рывком отбросила скрученные простыни.

— Отдай его мне! — хрипло приказала она. — Он мой.

Ты не можешь его забрать! Отдай его мне!

Его дыхание тоже было неровным, он напрягся.

— Тогда все стало бы легко и просто для тебя, да, Энджел? Ты сделала свой выбор, и теперь ты ждешь от меня, что я оставлю тебя с тем, что ты выбрала, и уйду. Так вот, у меня тоже есть право голоса в этом деле, и я не собираюсь легко сдаваться. Если мне придется затащить тебя в ад, я сделаю это, но не сдамся!

Их разделяло меньше половины комнаты, он сжимал крест с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев. Она могла бы на него наброситься — пинать его ногами, царапать его лицо, бить его кулаками, чтобы вырвать крест. Но она знала, что ей не удастся одержать над ним победу, пока он сам не захочет отдать ей крест. У него было такое холодное и гневное выражение лица, что она понимала: он скорее умрет, чем отдаст ей крест. Не потому, что он был ему нужен, а потому, что он не хотел, чтобы крест был у нее.

— Ты не смеешь так поступать! — закричала она.

— Смею, черт возьми! В полдень отправляется поезд, и мы с тобой на нем поедем.

— Я никуда с тобой не поеду! Ты не сможешь заставить меня! Ты не смеешь поступать так со мной!

Он сделал судорожный вдох.

— Смею, — ответил он, — я смею поступать так с тобой.

И с собой. Я намерен вернуть этот крест тому, кому он принадлежит, и ты поедешь со мной.

— Нет, не поеду! Ты не заставишь меня вернуть его, ты не посмеешь!

Она держалась за спинку кровати, собираясь ударить его, собираясь бить его кулаками и вместить в рыдание свою ярость, и разочарование, и безысходность. Но она понимала, что это будет все равно что броситься на каменную стену. Она не ожидала такого от Адама. Она вовсе не ожидала такого. Совсем недавно он открыл ей мир, о существовании которого она не догадывалась, а сейчас он сам разорвал его в клочья.

— Почему? — спросила она хриплым голосом, и ее голос был слабым от потрясения и от того, что в ней клокотал протест против его предательства. — Тебе даже не нужен этот крест, он не имеет к тебе никакого отношения! Зачем ты так поступаешь?