Правда заключалась в том, что в тот вечер она затронула какие-то струны в его душе, и это ошеломило и смутило его.

Минуту назад она была ему чужой, а через мгновение — уже нет. Минуту назад она была полудиким, непредсказуемым, своенравным ребенком, а когда она оказалась в его объятиях, она была уже… кем-то другим. И это приводило его в замешательство.

Итан любил укорять Адама, что он слишком много думает, — возможно, так оно и было, и проблема заключалась именно в этом. А может быть, все дело было в том, что он знал, что если бы у него снова появилась возможность, он опять сделал бы то же самое.

Сначала ее силуэт, затем запах ее духов — похожий на дождь в горах — известили Адама о ее появлении, подняв по тревоге. Его мышцы напряглись, как происходило всегда, когда она была рядом, и он поднял на нее взгляд.

Сегодня она оделась в коричневое коленкоровое платье и повязала желтую ленту вокруг скрученного и заколотого шпильками пучка волос на затылке. От контраста этой ярко-желтой ленты и ее угольно-черных волос у него перехватило дыхание. Это было как луч яркого солнечного света, пронзивший тучи. Он почувствовал, что все мужчины, курившие в вагоне, смотрят на нее так же восхищенно, как и он. У Энджел была такая особенность — она блестяще умела использовать мелочи, тонкие, почти незаметные нюансы, которые поражали мужчин прямо в сердце и заставляли их, забыв обо всем на свете, думать только о ней; яркая лента, манера вскидывать голову, небрежно расстегнутая пуговка, мелькание тонкой щиколотки в момент, когда этого меньше всего ожидаешь. У любой другой женщины эти приемы выглядели бы просто дешевкой. Но что касается Энджел, никто никогда не был наверняка уверен, делает ли она это специально или это была та самая естественность, в которой и заключался ее шарм.

Только болван не счел бы ее соблазнительной. Адам не был болваном, но он был слишком умен, чтобы не рассуждая шагнуть в расставленные сети такой женщины, как Энджел. «Отныне, — напомнил он себе, — ты должен вести себя поосторожнее».

На Энджел их последняя встреча, казалось, никак не отразилась. Она все так же смело встречала его взгляд и так же была остра на язык. Правда, большую часть времени она проводила, читая вслух своему отцу, а в обеденное время давала мужчинам возможность поговорить наедине, но в ее поведении не было ничего, что бы показывало, что между ней и Адамом что-то изменилось. Однако с того вечера они первый раз остались вдвоем.

Адам мягко спросил ее:

— Скажите, почему каждый раз, когда я вас вижу, вы находитесь там, где вам быть не следует?

Энджел наморщила свой носик и села в кресло напротив него.

— Ну и накурено же здесь! — проворчала она.

— Думаю, поэтому этот вагон и называется «вагон для курения».

Она посмотрела вокруг, и другие мужчины один за другим устремили на нее свои взгляды. Некоторые даже потушили свои сигары и вышли из вагона. Она передернула плечами и, сложив руки, положила их на столик, который отделял ее от Адама. Она смотрела на него, и оттого, что ничто в ее глазах не выдавало, о чем она думает, Адам почувствовал, как его мышцы напряглись.

— Я хочу вас кое о чем спросить, — проговорила она.

Он стряхнул пепел сигареты в медную плевательницу, надеясь, что его молчание приведет ее в замешательство. Но это на нее не подействовало.

— Откуда вы знаете, что нашли ту самую девушку?

Он не смог скрыть своего изумления:

— Что?

— Меня, — нетерпеливо пояснила она. — Откуда вы знаете, что та девушка, которую ваша подруга поручила вам найти, — это я?

Мышцы Адама расслабились. Он объяснил ей, как он проследил ее жизненный путь, начиная от миссии, куда определила своего ребенка Консуэло, и с каждым его словом она все больше хмурилась. Когда он закончил свой рассказ, она выглядела разочарованной.

— В этой части страны полно детей-сирот, — заметила она, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Детей-сирот даже больше, чем взрослых. Все-таки вы можете ошибаться, и, возможно, я совсем не та, кого вы искали.

Адам был озадачен. Ее слова прозвучали так, как будто она надеялась, что он ошибся.

— Да, это правда, — согласился он. — Но среди них не так много таких, кто воспитывался в католических миссиях… особенно детей мексиканского происхождения.

Она настороженно взглянула на него:

— Разве моя мать — мексиканка?

— Наполовину мексиканка, — ответил он осторожно, — наполовину индианка.

Невольная гримаса отвращения скривила ее губы, а в глазах загорелось возражение.

— В таком случае я точно знаю, что вы ошиблись! Посмотрите на меня! — Она вытянула руки, чтобы он сам это увидел. — Я — белая! Даже дураку это ясно!

— Ваш отец был белым, — сказав Адам очень спокойным тоном.

Она поджала губы и посмотрела в окно. Адам не мог видеть вихрь эмоций, что бушевал в ее глазах, но это было видно по тому, как она согнула пальцы на столике, в том, как напряглись ее плечи и выпрямилась спина. И внезапно он понял, почему она никогда раньше не задавала подобных вопросов, почему она делала вид, будто ей неинтересно все, связанное с ее матерью, или с ее прошлым, или с той жизнью, которая могла бы стать и ее жизнью. Она просто не хотела этого знать. Сначала Адам не понимал почему, но когда она снова к нему повернулась, тот факт, что задать эти вопросы сейчас стоило ей немалого мужества, стал для него очевиден.

Ее тон был бесстрастным, но тень чего-то очень похожего на страх или неуверенность таилась в ее чистых голубых глазах.

— Так это имение, — сказала она, — это ранчо, где она живет… Каса-Верде… Папа говорит, оно большое. Кто она — экономка?

— Нет. — И внезапно Адам все сразу понял. Почему раньше ему не приходило в голову, как это трудно будет ей объяснить? Как она все воспримет, когда услышит в первый раз?

Он осторожно заговорил:

— Ее… ваш отец всегда хотел, чтобы она там жила. После его смерти ваша сестра Тори попросила ее переехать на это ранчо.

Ее брови чуть поднялись, но ее тон не выдал ни малейшего интереса.

— У меня есть сестра?

— Сестра по отцу. — Теперь он почувствовал более твердую почву под ногами. — Она вышла замуж за моего лучшего друга. У них трое детей… — Он нашел в себе силы улыбнуться. — Было трое, когда я их видел в последний раз.

Она пропустила эту информацию мимо ушей.

— А она? — То, как Энджел произнесла это слово, напряжение в ее голосе, презрительная усмешка на губах подсказали Адаму, что она говорит о своей матери. — Чем она занималась перед тем, как переехала на большое ранчо?

Адам сказал ей правду:

— Она владела таверной.

В ее лице ничего не изменилось.

— А он? — спросила она холодно. — Человек, который сделал меня незаконнорожденной?

Адам молчал дольше, чем следовало. Кэмп Мередит был одним из наиболее изворотливых, наиболее известных бандитов на юго-западе. Его состояние было построено на крови других людей. Он был королем, а его королевство владело тем, что он награбил и украл; солдатами в его армии были убийцы, воры и бандиты. Но он любил свою дочь Тори и защищал ее всей своей жизнью. Адам предполагал, хотя в это было трудно поверить, что он и Консуэло тоже любил.

И дело закончилось тем, что Итан, который приехал в Каса-Верде, чтобы уничтожить Кэмпа Мередита, начал уважать его и восхищаться им.

Ничего из всего этого он не мог вместить в несколько коротких фраз. Ничего из всего этого не помогло бы ответить на вопрос Энджел.

Наконец он с трудом произнес:

— Ваша мать любила его. Он был добр к ней.

— Но не настолько добр, чтобы на ней жениться, — процедила Энджел. Адам не мог ничего добавить. А Энджел проявляла настойчивость. — Так кто же он был?

Адам посмотрел ей в глаза.

— Его звали Кэмп Мередит. Он более десяти лет возглавлял одну из самых неуловимых преступных банд к западу от Миссисипи. Но в конце… — даже много времени спустя эти слова дались ему нелегко, — он стал просто владельцем ранчо.