В Сорбонне была спокойная рабочая обстановка, хуже - в Политической школе. Здесь преподавали международное право и начинали предмет издалека, с античных времен и с Гуго Гроция. Вел курс профессор Блюм, лучший специалист по этому автору. Он превосходно читал лекции. Это был невысокий лысый, стареющий человек, который загорался при одном упоминании о своем любимце и готов был часами излагать его мысли, уснащая их ссылками из его книги и из использованных им авторов - из этих цитат и заимствований слагалась некая ступенчатая Вавилонская башня, лезущая головой в небо и упирающаяся ногами в землю, в основание человеческой пирамиды. Рене больше всего заинтересовало естественное право, которое существовало как бы вне человеческих законов и распространялось даже на животных: еще Плиний, оказывается, говорил, что у слонов существует нечто вроде справедливости. Мысль эта так взволновала Рене, что она готова была часами над ней думать и конечно же попыталась поделиться соображениями со своей передовой, продвинутой соседкой, но та ничего не поняла ни в Плинии, ни в Гроции и сказала только, что Маркс вывел свои законы из экономики, а не из международного права и тем более - не из учения об инстинктах. Это было полбеды: можно было обойтись и без ее понимания - хуже было то, что лекции Блюма постоянно срывала группа фашиствующих молодчиков, которые не хотели учиться у еврея. На третьей лекции они начали стучать линейками по столам, свистеть, топать ногами, так что профессору пришлось свернуть четвертую лекцию, а пятой Рене не дождалась вовсе. Она возмущенно оглядывалась по сторонам, делала замечания хулиганам, призывала соседей к тому же, но никто не хотел вмешиваться. Гроций был им не столь интересен, как ей, а ссориться с компанией бретеров было невыгодно, потому что там были отпрыски известных семей, которым была предуготована блестящая дипломатическая карьера.
Она была вне себя от бесчинств сынков аристократов и подумывала уже над тем, чтоб позвать в Школу боевиков Дорио, но это было конечно же из области фантазий. Ей приходилось много работать. Денег не было, она почти не ела, ходила только пешком, перестала покупать книги как раз тогда, когда они стали всего нужнее, искала уроки, но это было непросто - несмотря на степень бакалавра: заботиться об этом надо было даже не перед занятиями, в августе, когда все было решено и ставки сделаны, а задолго до того, годом или двумя раньше,- чтоб теперь существовать более или менее безбедно. Кроме того, нужно было ходить еще и на улицу Мучеников и следить там за ходом дел и движением бумаг - она похудела, осунулась, стала сдавать и выбивалась из сил. В этом взвинченном, напряженном состоянии души она пошла на русский фильм, который имел вещее название: "Путевка в жизнь" и произвел на нее неизгладимое и опасное впечатление. Сюжет его всем известен, но дело было не в нем: ее потрясла улыбка старшего Баталова. Это была лукавая, призывная улыбка человека скромного и ненавязчивого, но счастливого и зовущего разделить с ним радость жизни - эмблема или символ нового света: что-то вроде ожившего и задвигавшегося по экрану серпа и молота. Иногда целый мир виден через маленькое окно - ей показалось тогда, что она увидела свет в окошке: всю Советскую Россию через одну эту улыбку. Она вспомнила еще пение казаков и решила, что если в этой стране умеют так хорошо петь и улыбаться, то, значит, и все остальное в ней должно быть так же прекрасно...
На шестой лекции профессор выглядел дряхлее прежнего, помятым и потертым. Он был бессилен опровергнуть обвинения врагов: он не отрекался от еврейства, но не мог и плюнуть им в лицо - ему не хотелось терять места, за его спиной стояли столетия унижений и преследований, и он невольно принимал их если не за должное, то за обычное, не впервые случающееся в истории свинство. Лекцию снова сорвали - на этот раз с особенным рвением и пристрастием. Взбешенная, Рене отправилась оттуда в Сорбонну и, не говоря ни слова, потребовала от Марсель, чтобы та немедля связала ее с Дюма.
- Зачем? - спросила Марсель, потому что все хотела знать и во всем принимать участие.
- Просто так.
- Но все-таки?
Рене разозлилась.
- Тебе этого знать не надо.
- Личное что-нибудь? - догадалась Марсель, и Рене согласилась, подумав про себя, что двести франков для нее теперь настолько личное дело, что ближе и не бывает....
На встрече с Огюстом, который не заставил себя ждать, она дала согласие на участие в нелегальной работе. Огюст сказал, что немедленно передаст это по инстанции,- попросил только написать подробную автобиографию и заполнить столь же пространную анкету. Ей было семнадцать лет, она была несовершеннолетней, но этот пункт анкеты ничего не значил для ее новых работодателей.
Так из-за улыбки Баталова: той, с которой он нахлобучивает на лоб шапку - и еще из-за того, что фашиствующие студенты, приверженцы полковника Рокка, не дали ей заниматься полюбившимся ей Гуго Гроцием, да еще, конечно же, из-за нищеты, сызмала к ней приставшей, Рене перешла на подпольное положение и вскоре самым естественным образом стала рядовым Красной Армии.
21
Не прошло и трех дней после разговора с Марсель, как она увидела Огюста, поджидавшего ее у ворот Сорбонны.
- Что через Марсель не передал? - спросила она. Ее подруга задержалась в кругу умствующих и мудрствующих приятелей, и она пошла домой одна.
- Теперь она не передатчик,- сказал он.- Не почтовый ящик, как мы говорим. Надо найти какой-то другой способ вызывать друг друга. Но это потом - сейчас нас ждут люди. Очень важная встреча. Они прочли твои бумаги, остались ими довольны. За тебя Шая хлопотал - знаешь такого? - иронично спросил он.
- Знаю.
- Я знаю, что ты знаешь,- веско сказал он.- Ты только там не говори лишнего - а то можешь иной раз такое ляпнуть, что уши вянут.
Это ее не волновало: об этом еще думать, когда столько поставлено на карту.
- Кто будет? - спросила она только.
- Русский из Коминтерна, то есть поляк,- зашептал он, оборачиваясь и глядя с предосторожностью по сторонам.- Вообще-то он как будто бы Владимиров, но у нас проходит за Казимира. Шая тот же,- приревновал он (но это была ревность не любовника, а вербовщика).- Которого никто не видел, одна ты знаешь. И еще Филип, который у них как бы за главного. Хотя за ним стоят, конечно, другие... Ты не говори там про идею с письмами. Ту, что мы с тобой в прошлый раз обсуждали.
- Не прошла?
- Наоборот, прошла, мы провернем ее, но не хотим оглашать раньше времени... Так настоящую сеть можно создать. Мы немного иначе все сделаем как, я говорить сейчас не буду, но ею можно весь флот охватить...- Он помолчал многозначительно.- Это может стать нашей козырной картой. У нас достаточно сложные отношения с русскими и с частью партийного руководства я тебе говорил уже об этом. Русские ориентируются на Жака, а нами пренебрегают. И вообще, чересчур всем распоряжаются. Хотя у них деньги, конечно... Шая - человек Жака,- прибавил он для большей ясности и определенности.
- Кто это - мы?
- Группа товарищей,- дипломатично ответил он.- Руководители партии.
- Я в нее не вхожу?
- Нет, если б вошла, мы б тебе сказали,- отвечал он, не расслышав в ее голосе иронии.- Тебе всего знать пока не надо.
- Я и не стремлюсь к этому,- спокойно отвечала она.- Я не любопытна. Когда только я успею сегодня за римское право взяться? Там целый раздел наизусть учить надо.
- О чем? - безразлично спросил он.
- О семье, женах и конкубинках. А что?
- Ничего, но боюсь, оба института тебе, Рене, придется пока оставить. Ты еще молода - успеешь закончить. Перерыв сделай - оно и для головы полезно. И с секретарства в районе надо уходить. И сделать это хлопнув дверью.
- А это зачем?
- Ты хочешь, чтобы секретарь района коммунистической молодежи был еще и нелегалом? Чтоб нас снова обвинили в шпионстве в пользу Советского Союза? У нас были такие случаи. Разгром сети Креме знаешь?
