Заручившись всеобщей поддержкой, Луи вновь приступил к своим драгоценным занятиям - он решил повторить пройденный материал, начиная от предшественников Сократа. У него была только одна задача - стать философом. Как ни хотелось ему вытянуться во весь рост, наподобие устремленной во Вселенную антенны, это оказалось невозможным даже в раздавшемся чреве поэтому работать приходилось, сидя перед экраном монитора. Он с величайшим наслаждением выкурил бы сигарету или сигару, поскольку со времен Фрейда именно эта поза стала типичной для интеллектуалов. Но коптить мамулю дымом? Он вовсе не желал нарушать правила fair play![11] К тому же в убежище его не было вытяжки. Впрочем, недостаток пространства компенсировался комфортом: комнатка его походила на улей, каюту корабля и колыбель одновременно. Он вполне мог бы вести жизнь богатого рантье, чьи дни текут в мирной беззаботности, и, задернув все занавески, браконьерствовать на тучных угодьях мировой науки. Однако этот клопик, ростом едва ли в полметра, вбил себе в голову, что избран свыше. Он не сомневался в этом: цель существования заключалась в нем одном. Наставником своим он избрал великого и бесподобного Гегеля, будучи уверен, что тот два столетия назад писал именно для него, зная заранее, что ему предстоит пережить. Он настолько убедил себя в этом, что читал труды прусского мыслителя как пророчество, имеющее отношение к нему лично. История, говорил он, завершается во мне, я есмь крохотный колосс духа. И горделиво выпячивал грудь: к двум классическим категориям В-Себе и Для-Себя он добавил еще одну - У-Себя. Он твердо верил, что этому понятию суждено блистательное будущее.

Опьяненный своими успехами, Премудрый Гном поставил себе грандиозную цель - он решился прочесть все. Все, что было напечатано, высечено на камне, запечатлено на бумаге или на папирусе - от начала времен до наших дней. Сочинения литераторов и философов всего мира, сказки и легенды, а также учебники, путеводители, альманахи, каталоги, архивы, регистры. Прочесть все, чтобы избыть до конца бесконечное размножение текстов и выявить Единство в бесчисленном множестве. Он будет опустошать библиотеки, подобно тому, как потрошат труп, пока не превратится в один прекрасный день в воплощение Логоса. Естественно, потребуются долгие годы, чтобы достичь этого лучезарного идеала. Но подняться высоко можно только при великих устремлениях. С прожорливостью людоеда он жаждал поглотить многовековые традиции, превзойти границы, предписанные людскому племени. Дезертировав из жизни, он получил колоссальное преимущество перед своими современниками: ему удалось сократить физиологические потребности до минимума, так что плоть не имела над ним никакой власти. Это была чисто духовная субстанция, в которой происходил едва заметный обмен веществ, - поэтому с окружающей средой осложнений почти не возникало. Правда, мозг его весил три с половиной килограмма - куда больше, чем обычный, - и уже начинал прорастать вверх, заставляя склонять голову. Итак, все пять чувств, что вводят в соблазн и сбивают с пути истинного, были им укрощены, а Эрос вообще лишен права голоса - отныне он мог целиком отдаться блаженству размышлений, пользуясь плодами земли, но сохраняя при этом свою чистоту. Разумеется, и ему приходилось отдавать долг природе, но все эти скромные выделения бесследно поглощались материнской перерабатывающей фабрикой.

В том возрасте, когда обычные младенцы гугукают и пускают слюни, Луи углубленно изучал атомистическую теорию Демокрита и понятие мифа у Платона. Благодаря чтению и раздумьям он мог двигаться очень быстро во всех направлениях, оставаясь при этом в состоянии полного покоя. В безмятежном небытии материнской ночи он содрогался от наслаждения, обнаружив какую-нибудь сверхгениальную концепцию или силлогизм. Тогда у него поднималась температура, он впадал в некий духовный транс, из глаз его струились слезы признательности и восхищения - это был настоящий интеллектуальный экстаз, валивший его с ног, словно приступ эпилепсии. Порой он даже терял сознание, а когда приходил в себя, то готов был умереть. Как жить после прочитанной книги, открывшей во всем блеске вечные истины? Он испытал подобную глубочайшую депрессию, когда ознакомился с "Критикой чистого разума" Канта, "Этикой" Спинозы и трактатом Ницше "Так говорил Заратустра". Он был раздавлен, уничтожен мощью их гения; после таких потрясений он ощущал потребность расслабиться, сникнуть, словно опавшее тесто, и позволял себе пососать молочка или же наслаждался классической музыкой, которую мать негромко транслировала в утробу. Забившись в свое теплое гнездо и не забыв привязаться, он засыпал, бормоча какую-нибудь прекрасную максиму, - крохотный монашек, вынесенный за скобки реального мира.

* * *

Слава Луи между тем уже перешагнула границы страны. Тогда доктор Фонтан, проглотив обиду и подавив желчное расположение духа, решил проявить инициативу и предложил Мадлен принять участие в грандиозной конференции в Сорбонне, где малыш выступил бы перед ареопагом философов всего мира. Пора было человечеству в полной мере осознать, чем является для него подобное чудо. Мать с сыном ухватились за это предложение с энтузиазмом: Луи, отъевшийся настолько, что едва помещался в матке, сгорал от нетерпения показать себя во всем блеске. Фонтан при помощи сестры Марты, которой интеллектуальные игры нравились куда больше, нежели хирургические манипуляции, занялся организацией встречи и стал официальным импресарио Язвительного Гнома. Заседание состоялось в Большой аудитории в один из осенних дней. Мадлен, обнаженная от горла до пупка, возлежала на кровати. На ее округлый живот были направлены две камеры, соединенные с громадным экраном, а расположенные у брюшной полости датчики передавали голос Луи в мощные микрофоны. Зал был набит избранной публикой, за которой наблюдали принаряженные университетские служители; на улице многотысячная толпа ожидала начала трансляции, Телевидение вело прямой репортаж с места события. Члены Ученого совета, видные деятели науки и государственные мужи с ухмылкой готовились к встрече, намереваясь сделать из Луи котлету. Заставить их состязаться даже не с ребенком, а с младенцем в утробе, недозрелым плодом! Будет чудом, если бедолага сумеет выговорить хотя бы первую букву алфавита! И они начали дискуссию с нескрываемым злорадством.

Прежде всего малышу были предложены вопросы по основам сократовской майевтики, картезианского сомнения, кантовских антиномий чистого разума. Луи без всякого труда справился с поставленной задачей, чем поверг слушателей в изумление. Равным образом он сумел изъяснить различия между понятиями энтелехии и сущности, эйдоса и ноумена, раскрыл смысл дилеммы Лейбница о нечто и ничто, а также подверг критике утверждение Дунса Скотта о том, что мир прекрасен в соответствии с Божьей волей.

- Кстати, о Боге, - добавил, не удержавшись Луи, - я могу говорить с полной ответственностью. Не так давно Он заходил ко мне за советом. Он был не слишком-то доволен Собой, поверьте мне!

На протяжении дискуссии Крошка Луи, которому все-таки было трудно скрыть свой возраст, несколько раз принимался с шумом сосать большой палец на ноге. Как если бы Хайдеггер вдруг сунул в рот палец во время лекции! В такие моменты малыш причмокивал от удовольствия, и мордашка его расплывалась в младенческой улыбке. Порой ему требовалось, чтобы кто-нибудь хлопнул его по спинке, давая возможность выпустить газы, когда он начинал тараторить взахлеб, - но разве заслуживает внимания детское срыгивание, если речь идет о крестном пути абсолютного разума у Гегеля? Иногда он портил воздух пуканьем, но никто этого не замечал. Суровые мудрецы и влиятельные персоны ошеломленно переглядывались, повторяя: "Это невероятно!" - но приходилось признать очевидный факт. Эксперты и судебные исполнители подтвердили чистоту произведенного опыта со всей категоричностью: здесь не было и намека на чревовещание - о великих принципах европейской философии действительно рассуждал младенец, лежавший в материнской утробе!