Они снимают бумажный шлем и очки, обнимаются.

Бабетта. Жан, это было очень хорошо. Мне кажется, что флаг висит косо. Нам надо пойти наверх. (Обнимает его.)

Франсуа. А теперь я прочитаю вам это. (Читает под бумажным фонарем из газеты.} "Сегодня вечером она выпьет свое вино, за которое она никому ничего не должна. А утром Париж встанет, как старая работница, и обратится к труду, который он так любит".

Кирасир (поднимает бокал). За Бебеля, за Либкнехта!

Официант. За Коммуну!

Кирасир. За Коммуну!

Официант. За Бебеля, за Либкнехта!

Франсуа. За науку! За знания!

Женевьева. За детей!

VII

Ратуша. Красные флаги. Во время заседания на стены зала приколачивают плакаты: 1. "Право на жизнь". 2. "Свобода личности". 3. "Свобода совести". 4. "Свобода собраний и союзов". 5. "Свобода слова, печати и убеждений". 6. "Всеобщее избирательное право". 29 марта 1871 года. Первое заседание

Коммуны.

Белай. Нам бросают упрек, говорят, что мы должны были удовлетвориться выборами Национального собрания республики...

Возгласы. Состряпано господином Тьером!

- Против Парижа!

Белай. Но освобождение парижской общины есть освобождение всех общин республики! Наши противники утверждают, что мы нанесли удар по республике. Если мы и ударили по ней, то как по столбу, который от этого еще крепче входит в землю!

Аплодисменты на скамьях журналистов.

Республика тысяча семьсот девяносто второго года, республика, созданная великой революцией, была солдатом. Республика, создаваемая Коммуной, будет рабочим, который прежде всего нуждается в свободе, чтобы воспользоваться благами мирного труда. Мир и труд.

Варлен. Коммунары! Это республика, которая отдает рабочим средства производства, как республика тысяча семьсот девяносто второго года отдала землю крестьянам и осуществила политическую свободу на основе общественного равенства.

Аплодисменты.

Оглашаю первые законы. "Исходя из того, что все граждане без различия находятся в готовности защищать национальную территорию, существующая армия объявляется упраздненной".

Возгласы. К черту генералов, наемных кровавых псов! Да здравствует народная армия!

- Никаких классовых различий между гражданами, никаких границ между народами!

- Обратимся к рабочим в немецких войсках с призывом протянуть руку рабочим во французской армии.

Аплодисменты.

Варлен. "Исходя из того, что государство - это народ, живущий на основе самоуправления, все общественные должности должны замещаться в порядке выборов, на определенные сроки, с правом отзыва тех, кто их занимает. Выбирать на эти должности по способностям".

Возглас. Равная оплата! Заработок рабочих!

Варлен. "Исходя из того, что ни один народ не стоит выше последнего из своих граждан, обучение должно быть доступно для всех, бесплатно и общественно полезно".

Возглас. Питание для школьников! Воспитание начинается с питания: чтобы научиться знаниям, надо сначала приучиться есть.

Смех, аплодисменты.

Варлен. "Исходя из того, что цель жизни состоит в беспрепятственном развитии наших физических, духовных и моральных способностей, собственность не может быть не чем иным, как правом каждого получать свою долю от результатов коллективного труда соответственно мере вложенных им усилий. На фабриках и в мастерских должен быть введен коллективный труд".

Аплодисменты,

Варлен. Таковы, друзья мои, первые законы, которые должны быть немедленно осуществлены. Я открываю первое рабочее заседание Парижской коммуны.

Б

Министерство внутренних дел. Швейцар вводит Женевьеву и Ланжевена в одну

из канцелярий. Дождь.

Женевьева. Вы говорите, что ни один из чиновников здесь не появлялся? Вот уже целую неделю?

Швейцар. Да. Иначе я бы знал, ведь я швейцар.

Женевьева. Сколько чиновников работало обычно?

Швейцар. Триста восемьдесят четыре и господин министр.

Женевьева. Вы знаете, где каждый из них живет?

Швейцар. Нет, не знаю.

Женевьева. Как же выяснить, где расположены школы, сколько их в округах, где живут учителя, откуда берутся деньги на их содержание? Они забрали отсюда даже ключи.

Ланжевен. Надо позвать слесаря.

Женевьева (швейцару). А вам придется пойти и купить керосину для лампы. (Роется в кошельке.)

Швейцар. Вы собираетесь работать и ночью?

Ланжевен. Это уполномоченный Коммуны по народному образованию.

Швейцар. Все это очень хорошо, но только это не мое дело - ходить за керосином.

Женевьева. Ну ладно, но...

Ланжевен. Нет, не ладно. Вы пойдете и купите керосин. Но вы пойдете после того, как вы покажете уполномоченному, где находятся списки школ и карты округов.

Швейцар. Я могу показать только расположение канцелярий.

Женевьева. Мне придется спросить уборщицу - может быть, у нее есть дети, которые ходят в школу.

Ланжевен. Она, конечно, не знает,

Женевьева. Вместе мы скорее разберемся.

Ланжевен. Лучше всего было бы построить новые школы. Тогда по крайней мере мы знали бы, где они находятся. Все нужно строить заново, все - от начала до конца. Потому что это всегда плохо делалось. Все - от больниц до уличных фонарей... Сколько платит вам население за ваши услуги, к которым не относится добывание керосина?

Швейцар. Семь франков восемьдесят в день, но это платит мне не население, а государство.

Ланжевен. Да, тут и в самом деле большая разница. Наш уполномоченный будет руководить народным образованием в Париже за одиннадцать франков в день - это вам что-то говорит?

Швейцар. Как ей угодно.

Ланжевен. Вы можете идти. Ведь это тоже относится к вашей службе.

Швейцар уходит, волоча ноги.

Женевьева (распахивает окно). А ведь он и сам бедняк.

Ланжевен. Он-то этого не думает. Я, вероятно, сделал ошибку, сказав ему, насколько невелика ваша заработная плата. Теперь он будет вас презирать. Он и не подумает гнуть спину -перед особой, которая зарабатывает всего на несколько франков больше его. А ничего другого он не умеет, спину гнуть - вот его служба.

Женевьева. Его ничему другому не научили. Что видит этот человек? Люди, сидевшие на постах министров и министерских советников, бежали из-за низких окладов, и все чиновники, даже самые мелкие, оставляют Париж в темноте, грязи и невежестве. А между тем без них не обойтись...