На пятом курсе диплом в первый день сдавал. Защита, если память не изменяет, на месяц растянулась. Я тыквой покрутил — ну, не хочу я месяц ждать. Жить хочу. Пошел на кафедру — говорю, первый буду. Нас там трое таких набралось, тунеядцев. Одно плохо — режим получается ну совсем нереальный. Без сна и отдыха. Про водку и говорить не приходится — не вписывается она. Ленка что, у Ленки еще материалы какие-то должны были подъехать — у нее времени валом и не торопится она. А я тороплюсь. Надо первым отстреляться и потом месяц гулять и не думать ни о чем. Пошел к Ленке. Посмотрели, посчитали. Реально, но не очень. Успеваю, но в притык. Вызвалась помогать. Ничего подобного. Сам, все сам. Только единственное — за книгами она мне бегала. А так — сам. Последние три дня запомнил. 36 часов без сна. 5 часов сна. 24 часа без сна. 7 часов сна. Кофе в зернах сам молол на кухне и пил тазиками. Успел.

Вышел из аудитории, плакаты свои с таблицами на полу разложил, потоптал ногами. Традиция. Еще полчаса назад пылинки с них сдувал. Тут же, в коридоре, бутылку пива из горлышка. И накатила такая тоска — хоть вешайся. Еле дождался результатов и пошел к Ленке. Хотел, вообще говоря, в кабак. А пошел к Ленке. Она сидит, на меня смотрит, ничего понять не может. А я и сам ничего понять не могу. Тошно как-то, бессмысленно все — и учеба эта, и диплом этот, и весь мир.

Весь месяц пил. Все бегают, суетятся, а я пью и пью. Лежу в общаге пузом кверху и пью. Очередная партия отстрелявшихся зайдет с пойлом и я с ними. Таблицу какую-нибудь напишу очередному дипломнику и опять пью. Я хорошо таблицы писал. Тогда я еще мог это делать и пьяный. Почернел за месяц как черт. Ленке, конечно, тоже написал.

Не заметил, как время прощаться пришло. В тумане прошел грандиозный отходняк в ресторане. Потом какие-то ночные крики с ракетницами. Фейерверк. Цыплята табака. Ничего не заметил. Одни тени.

Помню только последний день. Уже все разъехались. Девчонки вообще почти все и навсегда. Парни тоже почти все, но не навсегда — через несколько дней все должны были вернуться на сборы сроком на 45 суток. Офицерье, как никак. Мне куда ехать — я местный. А Ленка здесь, какие-то дела у нее, не уезжает. Пришел к ней.

И комната та же, да не та. Все изменилось. Она бутылку достала. Выпили. Не поется. Не пьется. Всего-то половину и выпили. Стемнело. Я завтра уезжаю, Вася. Утром.

И — как гром с неба. Такого секса, дикого, животного, у меня никогда не было. Я думал, я умру. Тишина, ночь, а мы говорим — а помнишь, а помнишь. И опять секс. И опять говорим. И ночь — как свечка. Сгорела, как не было. …Я провожал ее рано утром на вокзал. Она разревелась на перроне, странно ее было видеть такую — здоровую, крепкую, кровь с молоком и совсем беспомощную. Я пытался что-то сказать, но она закрывала мне рот своими губами, говоря только одно слово — молчи, молчи. Молчи.

Я ей отдал свой блокнот. Там, среди всякой ерунды, было десятка два моих стихов. Я, Алкаш, и стихи когда-то писал. Сиська-писька, звезда-пизда. Водка-селедка. Я запомнил ее на всю жизнь, как она стояла, вся в слезах, в дверном проеме и губами беззвучно повторяла — молчи.

Когда поезд уехал, я просто сел на какую-то железяку. Есть такие на перронах, непонятного назначения. Достал из кармана оставшиеся полбутылки водки. И пил ее как воду. Охуеть, история?

— Охуеть. А… Ты что, ее больше не видел?

— В том-то и дело. Никогда не видел. Письмо она прислала через несколько месяцев — о сексе ни слова. Привет, как живешь, все такое. Ответить хотел, да… Да как-то все… жизнь-то идет. То одно, то другое… Давай по маленькой!

— Давай…

Я проснулся от шума. Во дворе разворачивалась машина. Здесь? Ночью? Тут и днем-то они редко бывают. Не понравилось мне это. И правильно не понравилось.

…На пороге стояла… Светка.

— Ты здоровый? — Я еще ее терпеть не мог и потому, что она сроду не здоровалась. Поебать — кто ты. Ни здрасьте, ни до свидания. Чума.

— В каком смысле?

— Васька в реанимации. Кровь нужна… Сегодня пил?

У меня рухнуло вниз сердце.

— Да нет. А что случилось?

— Под машину попал, пьяный. Блядь, говорила я вам, допьетесь, скоты!

— Группа у него какая?

— А у тебя какая?

— Третья.

— А резус не ебанутый у тебя?

— Да нормальный у меня резус! Положительный.

Ну, чума!

— Пойдет. Быстро в машину!

…В машине Светка на ходу потрошила свой роскошный кожаный органайзер, выискивая адреса и телефоны. Шофер напряженно молчал, не отрывая глаз от дороги. Несколько раз мы останавливались, она выскакивала, матерясь и скрипя зубами, и исчезала в дверях домов. Чаще она возвращалась ни с чем. Но еще пару доноров эта вампирша вбила в машину пинками. С тех пор я уважаю ее. Чума.

Кровь моя напрямую не подошла. Но для плазмы или там еще чего годилась. Вообще, на плазму берут днем — это не срочно. Но Светка сказала, что лично отхуярит каждого по отдельности, если с меня сейчас не сольют столько крови, сколько я смогу выдержать. Никто не решился ничего сказать. Чума не принимала никаких возражений. Она просто приказывала. Когда я вышел в коридор, придерживая правой рукой левую, Светка стояла у мраморной колонны и зло плакала — молча и мощно. Ни одного звука — только скрип зубов. Увидев меня, она вытерла платком свое породистое лицо и подошла ко мне.

— Голова не кружится?

Я не верил своим ушам. Тон был очень даже дружеский. И без матов.

— Да нет. Расскажи, что случилось-то?

— Он вышел из общежития. Кстати, я еще эту суку…

— Да ладно, ты о нем…

— А что о нем? Пошел за очередным пузырем, там, ты помнишь, можно вокруг обойти, а можно на горку подняться. Он поднялся. И заскользил вниз. Влетел прямо под «девятку». Никто не виноват. Кроме него, дурака. Перелом таза, ребер, черепно-мозговая. Вылечу — убью.

Последняя фраза поразила даже ее саму. Она засмеялась. И я вдруг увидел перед собой женщину изумительной, нечеловеческой красоты… и понял — почему Вася на ней женился. Для меня это всегда было неразрешимой загадкой. — Сейчас, подожди меня. Я схожу спрошу — что там у него. Доживет до утра или нет… — она сунула мне свою сумку.

— Подержи пока. И иди в машину…

…Измученный шофер спал, запрокинув голову и широко открыв рот. В полуоткрытых его глазах светились белки. Он вздрогнул от моего стука по стеклу окна и вцепился в баранку, как лемур. Потом, посмотрев на меня краем глаза, облегченно выдохнул.

— Я уж думал — она.

— А что, страшно? — спросил я, захлопнув дверь.

— Не говори. Ты ее вечером не видел. А я видел.

— Ты давно у нее работаешь? — спросил я.

— Вообще, в ихней фирме уже полгода. А ее я месяц вожу.

— Уходить не собираешься?

— Нет, — с непонятной гордостью сказал шофер, — не собираюсь.

Дверь открылась и в машину полезла Светка.

— Доживет, — успокоено сказала она. — Пусть, блядь, попробует не дожить! Хоронить буду лично!

— Ну ты уж… совсем озверела, — сказал я, полный иронии.

— Ну-ка, там, возле тебя, сумка. Дай-ка ее сюда. — Светка сняла шапку и взъерошила себе волосы двумя руками. На приборной панели горели часики с иероглифами и цифрами. «4:10 AM». Светка щелкнула по ним холеным ногтем.

— Ни хрена себе. Спать-то я буду сегодня, нет? Алексей, где наша фанерка? Порежь-ка…

Я подал ей тяжелую кожаную сумку, в которой что-то перекатывалось и звякало. Светка перехватила ее, поставила к себе на колени и стала там рыться. Достала батон, колбасу, кусок сыра. Для шофера это было, видать, уже в порядке вещей и он вытащил откуда-то небольшой кусок ламинированной фанеры. Стал резать все крупными кусками, покачивая головой от недосыпания.