– Куда же?

– Путь долгий.

– Похоже, что долгий, по тому, как вы это сказали. А покороче вам нельзя?

– Нет, – отвечал я. – Путь долгий. Примерно две тысячи шестьсот дней, да прибавить или убавить денек-другой и еще полдня.

Он вернулся ко мне и заглянул в машину.

– Значит, вон в какую даль вы собрались?

– Да, в такую даль.

– В какую же сторону? Вперед?

– А вы не хотите вперед? Он поглядел на небо.

– Не знаю. Не уверен.

– Я не вперед еду, – сказал я. – Еду назад.

Глаза его стали другого цвета. Мгновенная, едва уловимая перемена, словно в облачный день человек вышел из тени дерева на солнечный свет.

– Назад…

– Где-то посредине между двух и трех тысяч дней, день пополам, плюс-минус час, прибавить или отнять минуту, поторгуемся из-за секунды, – сказал я.

– Язык у вас ловко подвешен, – сказал он.

– Так уж приходится, – сказал я.

– Писатель из вас никудышный, – сказал он. – Кто умеет писать, тот говорить не мастер.

– Это уж моя забота, – сказал я.

– Назад? – Он пробовал это слово на вес.

– Разворачиваю машину, – сказал я. – И возвращаюсь вспять.

– Не по милям, а по дням?

– Не по милям, а по дням.

– А машина подходящая?

– Для того и построена.

– Стало быть, вы изобретатель?

– Просто читатель, но так вышло, что изобрел.

– Если ваша машина действует, так это всем машинам машина.

– К вашим услугам, – сказал я.

– А когда вы доедете до места, – начал старик, взялся за дверцу, нагнулся, сам того не замечая, и вдруг спохватился, отнял руку, выпрямился во весь рост и тогда только договорил: – Куда вы попадете?

– В десятое января тысяча девятьсот пятьдесят четвертого.

– Памятный день, – сказал он.

– Был и есть. А может стать еще памятней.

Он не шевельнулся, но света в глазах прибавилось, будто он еще шагнул из тени на солнце.

– И где же вы будете в этот день?

– В Африке, – сказал я.

Он промолчал. Бровью не повел. Не дрогнули губы.

– Неподалеку от Найроби, – сказал я.

Он медленно кивнул. Повторил:

– В Африке, неподалеку от Найроби.

Я ждал.

– И если поедем – попадем туда, а дальше что? – спросил он.

– Я вас там оставлю.

– А потом?

– Вы там останетесь.

– А потом?

– Это все.

– Все?

– Навсегда, – сказал я.

Старик глубоко вздохнул, провел ладонью по краю дверцы.

– И эта машина где-то на полпути обратится в самолет? – спросил он.

– Не знаю, – сказал я.

– Где-то на полпути вы станете моим пилотом?

– Может быть. Никогда раньше на ней не ездил.

– Но хотите попробовать?

Я кивнул.

– А почему? – спросил он, нагнулся и посмотрел мне прямо в глаза, в упор, грозным, спокойным, яростно-пристальным взглядом. – Почему?

Старик, подумал я, не могу я тебе ответить. Не спрашивай. Он отодвинулся – почувствовал, что перехватил.

– Я этого не говорил, – сказал он.

– Вы этого не говорили, – повторил я.

– И когда вы пойдете на вынужденную посадку, – сказал он, – вы на этот раз приземлитесь немного по-другому?

– Да, по-другому.

– Немного пожестче?

– Погляжу, что тут можно сделать.

– И меня швырнет за борт, а больше никто не пострадает?

– По всей вероятности.

Он поднял глаза, поглядел на горный склон, никакой могилы там не было. Я тоже посмотрел на эту гору. И наверно, он догадался, что однажды могилу там вырыли.

Он оглянулся на дорогу, на горы и на море, которого не видно было за горами, и на материк, что лежал за морем.

– Хороший день вы вспомнили.

– Самый лучший.

– И хороший час, и хороший миг.

– Право, лучше не сыскать.

– Об этом стоит подумать.

Рука его лежала на дверце машины – не опираясь, нет – испытующе: пробовала, ощупывала, трепетная, нерешительная. Но глаза смотрели прямо в сияние африканского полдня.

– Да.

– Да? – переспросил я.

– Идет, – сказал он. – Ловлю вас на слове, подвезите меня.

Я выждал мгновение – только раз успело ударить сердце, – дотянулся и распахнул дверцу.

Он молча поднялся в машину, сел рядом со мной, бесшумно, не хлопнув, закрыл дверцу. Он сидел рядом, очень старый, очень усталый. Я ждал.

– Поехали, – сказал он.

Я включил зажигание и мягко взял с места.

– Развернитесь, – сказал он.

Я развернул машину в обратную сторону.

– Это правда такая машина, как надо? – спросил он.

– Правда. Такая самая.

Он поглядел на луг, на горы, на дом в отдалении.

Я ждал, мотор работал вхолостую.

– Я кое о чем вас попрошу, – начал он, – когда приедем на место, не забудете?

– Постараюсь.

– Там есть гора, – сказал он, и умолк, и сидел молча, с его сомкнутых губ не слетело больше ни слова.

Но я докончил за него. Есть в Африке гора по имени Килиманджаро, подумал я. И на западном ее склоне нашли однажды иссохший, мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может.

На этом склоне мы тебя и положим, думал я, на склоне Килиманджаро, по соседству с леопардом, и напишем твое имя, а под ним еще: никто не знал, что он делал здесь, так высоко, но он здесь. И напишем даты рожденья и смерти, и уйдем вниз, к жарким летним травам, и пусть могилу эту знают лишь темнокожие воины, да белые охотники, да быстроногие окапи.

Заслонив глаза от солнца, старик из-под ладони смотрел, как вьется в предгорьях дорога. Потом кивнул:

– Поехали.

– Да, Папа, – сказал я.

И мы двинулись, не торопясь, я за рулем, старик рядом со мной, спустились с косогора, поднялись на новую вершину. И тут выкатилось солнце, и ветер дохнул жаром. Машина мчалась, точно лев в высокой траве. Мелькали, уносились назад реки и ручьи. Вот бы нам остановиться на час, думал я, побродить по колено в воде, половить рыбу, а потом изжарить ее, полежать на берегу и потолковать, а может, помолчать. Но если остановимся, вдруг не удастся продолжить путь? И я дал полный газ. Мотор взревел неистовым рыком какого-то чудо-зверя. Старик улыбнулся.

– Отличный будет день! – крикнул он.

– Отличный.

Позади дорога, думал я, как там на ней сейчас, ведь сейчас мы исчезаем? Вот исчезли, нас там больше нет? И дорога пуста. И Солнечная долина безмятежна в солнечных лучах. Как там сейчас, когда нас там больше нет?