С экрана видеофона засмеялась Элен.
— Мой Тим сегодня утром тоже притащил такую штучку, я хотела посмотреть, как она действует, а Тим ни за что не хотел показать, тогда я попробовала сама, но ничего не получилось.
— Ты не впе-ча-тли-тель-ная, — сказала Мэри Моррис.
— Что?
— Так, ничего. Я подумала о другом. Тебе что-то было нужно, Элен?
— Да, я хотела спросить, как ты делаешь то печенье, черное с белым…
Лениво текло время. Близился вечер. Солнце опускалось в безоблачном небе. По зеленым лужайкам потянулись длинные тени. А ребячьи крики и смех все не утихали. Одна девочка вдруг с плачем побежала прочь. Миссис Моррис вышла на крыльцо.
— Кто это плакал, Мышка? Не Пегги-Энн?
Мышка что-то делала во дворе, подле розового куста.
— Угу, — ответила она, не разгибаясь. — Пегги-Энн трусиха. Мы с ней больше не водимся. Она уж очень большая. Наверно, она вдруг выросла.
— И поэтому заплакала? Чепуха. Отвечай мне как полагается, не то сейчас же пойдешь домой!
Мышка круто обернулась, испуганная и злая.
— Да не могу я сейчас! Скоро уже время. Ты прости, я больше не буду.
— Ты что же, ударила Пегги-Энн?
— Нет, честное слово! Вот спроси ее! Это из-за того, что… ну просто она трусиха, задрожала — хвост поджала.
Кольцо ребятни теснее сдвинулось вокруг Мышки; озабоченно хмурясь, она что-то делала с разнокалиберными ложками и четырехугольным сооружением из труб и молотков.
— Вот сюда и еще сюда, — бормотала она.
— У тебя что-то не ладится? — спросила миссис Моррис.
— Бур застрял. На полдороге. Нам бы только его вытащить, тогда будет легче. За ним и другие пролезут.
— Может, я вам помогу?
— Нет, спасибо. Я сама.
— Ну хорошо. Через полчаса мыться, я тебя позову. Устала я на вас смотреть.
Миссис Моррис ушла в дом, села в кресло и отпила глоток пива из неполного стакана. Электрическое кресло начало массировать ей спину. Дети, дети… У них и любовь, и ненависть — все перемешано. Сейчас ребенок тебя любит, а через минуту ненавидит. Странный народ дети. Забывают ли они, прощают ли в конце концов шлепки, и подзатыльники, и резкие слова, когда им велишь — делай то, не делай этого? Как знать… А если ничего нельзя ни забыть, ни простить тем, у кого над тобой власть — большим, непонятливым и непреклонным?
Время шло. За окнами воцарилаеь странная, напряженная тишина, словно вся улица чего-то ждала.
Пять часов. Где-то в доме тихонько, мелодично запели часы: "Ровно пять, ровно пять, надо время не терять!" — и умолкли.
Урочный час. Час вторжения.
Миссис Моррис засмеялась про себя.
На дорожке зашуршали шины. Приехал муж. Мэри улыбнулась. Мистер Моррис вышел из машины, захлопнул дверцу и окликнул Мышку, все еще поглощенную своей работой. Мышка и ухом не повела. Он засмеялся, постоял минуту, глядя на детей. Потом поднялся на крыльцо.
— Добрый вечер, родная.
— Добрый вечер, Генри.
Она выпрямилась в кресле и прислушалась. Дети молчат, все тихо. Слишком тихо.
Муж выколотил трубку и набил заново.
Ж — ж-жж.
— Что это? — спросил Генри.
— Не знаю.
Она вскочила, поглядела расширенными глазами. Хотела что-то сказать — и не сказала. Смешно. Нервы расходились.
— Дети ничего плохого не натворят? — промолвила она. — Там нет опасных игрушек?
— Да нет, у них только трубы и молотки. А что?
— Никаких электрических приборов?
— Ничего такого, — сказал Генри. — Я смотрел.
Мэри прошла в кухню. Жужжанье продолжалось.
— Все-таки ты им лучше скажи, чтоб кончали. Уже шестой час. Скажи им… — Она прищурилась. — Скажи, пускай отложат вторжение на завтра.
Она засмеялась не очень естественным смехом.
Жужжанье стало громче.
— Что они там затеяли? Пойду, в самом деле, погляжу.
Взрыв!
Глухо ухнуло, дом шатнуло. И в других дворах, на других улицах громыхнули взрывы.
У Мэри Моррис вырвался отчаянный вопль.
— Наверху! — бессмысленно закричала она, не думая, не рассуждая.
Быть может, она что-то заметила краем глаза; быть может, ощутила незнакомый запах или уловила незнакомый звук. Некогда спорить с Генри, убеждать его. Пускай думает, что она сошла с ума. Да, пускай! С воплем она кинулась вверх по лестнице. Не понимая, о чем она, муж бросился следом.
— На чердаке! — кричала она. — Там, там!
Жалкий предлог, но как еще заставишь его скорей подняться на чердак. Скорей, успеть… о боже!
Во дворе — новый взрыв. И восторженный визг, как будто для ребят устроили невиданный фейерверк.
— Это не на чердаке! — крикнул Генри. — Это во дворе!
— Нет, нет! — задыхаясь, еле живая, она пыталась открыть дверь. — Сейчас увидишь! Скорей! Сейчас увидишь!
Наконец они ввалились на чердак. Мэри захлопнула дверь, повернула ключ в замке, вытащила его и закинула в дальний угол, в кучу всякого хлама. И как в бреду, захлебываясь, стала выкладывать все подряд. Неудержимо. Наружу рвались неосознанные подозрения и страхи, что весь день тайно копились в душе и перебродили в ней, как вино. Все мелкие разоблачения, открытия и догадки, которые тревожили ее с самого утра и которые она так здраво, трезво и рассудительно критиковала и отвергала. Теперь все это взорвалось и потрясло ее.
— Ну вот, ну вот, — всхлипывая, она прислонилась к двери. — Тут мы в безопасности до вечера. Может, потом потихоньку выберемся. Может, нам удается бежать!
Теперь взорвался Генри, но по другой причине:
— Ты что, рехнулась? Какого черта ты закинула ключ? Знаешь, милая моя!…
— Да, да, пускай рехнулась, если тебе легче так думать, только оставайся здесь!
— Хотел бы я знать, как теперь отсюда выбраться!
— Тише. Они услышат. О господи, они нас найдут…
Где-то близко голос Мышки. Генри умолк на полуслове. Все вдруг зажужжало, зашипело, поднялся визг, смех. Внизу упорно, настойчиво гудел сигнал видеофона — громкий, тревожный. "Может, это Элен меня вызывает, — подумала Мэри. — Может, она хочет мне сказать… то самое, чего я жду?"
В доме раздались шаги. Гулкие, тяжелые.
— Кто там топает? — гневно говорит Генри. — Кто смел вломиться в мой дом?
Тяжелые шаги. Двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят пар ног. Пятьдесят непрошеных гостей в доме. Что-то гудит. Хихикают дети.
