Мадам де Моттевиль, присутствовавшая при этой сцене, добавляет в своих «Мемуарах»: «У бедняги был такой вид, словно его поразила молния. Он вышел из комнаты удрученный и бледный как полотно».

Далекоидущим планам Конде не суждено было сбыться. Регентша не изменила кардиналу.

А Фронда набирала силу.

Разжигаемое коадъютером пламя восстания охватило всю Францию.

И тогда королева, следуя совету Мазарини, который уже всерьез начал опасаться за свою жизнь, согласилась на переговоры. Парламент собрался в Сен-Жермен-ан-Лей и, несмотря на неуступчивость Гонди, 1 апреля был подписан мир, после того как Анна Австрийская приняла все условия противной стороны. Пойдя на большие уступки, она объявила о полной амнистии участников Фронды. Но простить Конде его попытку уложить в ее постель маркиза де Жарзе она так и не смогла. И 18 июня 1650 года по ее приказу были арестованы Конде, Конти и Лонгвиль.

Известие об их аресте было с ликованием встречено парижанами, непостоянство которых давно составляло отличительную черту их характера. Что же касается мадам де Лонгвиль, то она скрылась в Нормандии…

Так закончилась парламентская Фронда. Но Фронда принцев крови только зарождалась.

В 1651 году Мазарини, старавшийся ограничить все возрастающее влияние на политику государства экзальтированных знатных дам, добился высылки из Парижа нескольких графинь. И тотчас Париж облетели куплеты, автором которых был Бло – «штатный острослов» на службе старшего брата короля. Они дают нам представление о том, с какой яростью сочинители ходивших в народе песенок высмеивали тех, кто управлял королевством:

Хотя самолюбие Мазарини было задето, он не предпринял никаких действий.

А через несколько недель его тайные агенты положили ему на стол следующий куплет:

На этот раз нервы кардинала сдали. Он пошел к королеве и заявил, что не желает больше оставаться в Париже, где к нему так плохо относится народ. В ответ Анна Австрийская разрыдалась.

Перспектива остаться соломенной вдовой приводила ее в ужас. Всю ночь она жалобно стонала в своей постели, но кардинал был непреклонен.

6 февраля, укрывшись красной мантией и прикрыв голову шляпой с перьями, никем не узнанный кардинал покинул Лувр. А неделю спустя он уже был в надежном укрытии в Брюле у кардинала Кельна…

Оставшись в одиночестве, королева впала в отчаяние. Но постигшее ее несчастье вызывало лишь улыбки у придворных. Что же касается простых людей, они высказывались более откровенно:

– Королева заболевает всякий раз, когда рядом с ней нет кардинала, только он один может ее вылечить, пошлепав по заднице.

Конечно, стиль этой фразы далек от изысканного языка Расина, которым тот позднее пользовался для выражения тех же чувств.

Но вскоре королева решилась на отчаянный шаг, чтобы воссоединиться со своим ненаглядным любовником, без которого она не представляла себе жизни. На свою беду, она поделилась своим планом с самыми близкими друзьями, от которых фрондеры и узнали о ее намерении покинуть столицу. Коадъютер Парижа снова, в который уж раз воззвал к народу, и тот, ответив на его призыв, окружил толпой Пале-Рояль.

Королева, однако, не растерялась. Она приказала охране широко распахнуть двери дворца и впустить всех желающих. Простые горожане ринулись внутрь дворца, где их с приветливой улыбкой на устах встретила Анна Австрийская.

– Я разрешила вам войти потому, – сказала она, – что меня окружают враги и только среди вас я могу чувствовать себя в безопасности.

Ее слова застали парижан врасплох. Однако из толпы послышался чей-то голос:

– Нам сказали, что этой ночью вы собираетесь уехать и что король уже одет. Правда ли это?

Анна была готова ответить на такой вопрос. Не говоря ни слова, она направилась в сопровождении растерянных горожан к королевской спальне и, войдя, раздвинула полог, прикрывающий кроватку, в которой мирно спал Людовик XIV.

Пристыженные парижане на цыпочках покинули королевские покои.

После всех волнений, выпавших на ее долю в тот вечер, регентша поняла, что ее любовь едва не привела к непоправимой ошибке, последуй она за Мазарини. Некоторое время спустя кардиналу удалось передать ей письмо, написанное 10 мая 1651 года, в котором он клялся ей в вечной любви. Мы решили привести его полностью. Ознакомившись с ним, читатель сможет убедиться, насколько заблуждаются те историки, которые до сих пор продолжают утверждать, что кардинала и регентшу связывали одни лишь узы дружбы…

«Видит Бог, как я был бы счастлив, если бы Вы могли заглянуть в мое сердце. Вы бы тотчас же убедились в том, что никогда и ни к кому, кроме Вас, я не испытывал такой глубокой привязанности, как испытываю к Вам. Клянусь, что никогда раньше я не мог себе даже представить, что стану так горевать, когда дела заставят меня отвлечься от мыслей о Вас.

Я верю, что Ваши дружеские чувства ко мне выдержат все испытания, и принимаю их такими, какие они есть. Что же касается меня, то я могу Вам только сказать, что испытываю к Вам нечто большее. Упрекая себя ежечасно в том, что не могу представить убедительного доказательства моего к Вам расположения, я строю самые дерзкие планы, которые позволили бы мне увидеться с Вами. И если я до сих пор их не осуществил, то только потому, что одни из них просто невыполнимы, а другие могут повредить Вам. Иначе я бы не пожалел и тысячи жизней, чтобы сделать хотя бы одну попытку. И если не пройду курса лечения, я не выздоровлю и не сохраню благоразумие, необходимое мне до конца. Ибо осторожность никак не сочетается со страстью, которую я испытываю к Вам. Я заранее прошу прощения, если ошибаюсь, но, будь я на Вашем месте, я бы что-нибудь придумал, чтобы дать Другу возможность увидеть меня… Прошу сообщить мне, увижу ли я Вас когда, ибо так долго продолжаться не может. Для меня разлука хуже смерти… Мой самый злейший враг стал бы моим лучшим другом, если бы он помог мне увидеться с Серафином»⁴³.

Это послание, совершенно не похожее на письма, отправляемые обычно министрами своей государыне, заканчивалось словами, скорее походившими на крик души Мазарини:

«Поверьте мне, что со времен Адама никто так не страдал, как я.

Будьте всегда +⁴⁴, ибо Друг до самой смерти*⁴⁵».