К с. 166.

"Делается следующая подтасовка: советская интеллигенция противопоставляется советской власти. На самом деле отношения были другие: русский народ и еврейские верхи, которые в свою очередь делились не мещан, интеллигенцию и власть предержащую (грубо говоря, русская деревня и еврейский город)".

К с. 84.

"Для семита ускользнувший зверь - тупое ничтожество... Сделали засаду в дубовой роще, а он взял и проспал весь день. Русский... сам превращается в "злое животное", непредсказуемое. Русские как будто и выдуманы для издевательства над евреями".

К с. 174.

"Еврейская нетерпеливость переплелась с русской мечтательностью... Оставили бы русских в покое, не надо было связываться. Теперь они навечно связались с русской историей. Теперь не убегут. Троцкого и в Мексике топором достали. Влез в русскую историю - не вылезешь. У нас вход - рупь, выход - два. Тут судьба. Монголы влезли - и русские в Урге, влезли поляки и русские в Варшаве... И везде приносят с собой хаос... Русский сложен, ох, сложен. Таким народом управлять необычайно трудно. Сами русские себя отлично понимали и всегда наверх нерусских дурачков пропихивали".

К с. 195.

"Не учли одного: "не служить же русскому солдату и мужику евреям". Нужно было низшее звено из туземных кадров. Они и уничтожили колониальную администрацию".

К с. 222.

"Как у арабских нефтяных шейхов, среди победившего доблестного еврейства пошла мода на белых любовниц "из бывших"... потомки от этих браков - единственная выжившая внутри страны часть русской элиты... Однако "самотеком" на периферии выросла элита в этническом отношении русская, но гораздо менее культурная. Это, так сказать, русская местечковая культура. Ситуация злорадно обернулась".

Еврейский вопрос, за долгие годы впервые так скрупулезно разбираемый в книге Дмитрия Галковского, не несет в себе ни русофобии, ни антисемитизма. Это анализ того, что происходит, когда два достаточно разных народа входят в столь тесное взаимодействие. Галковского не интересует ни Израиль, ни американские евреи, его интересует исключительно "русский вопрос". Но в истории ХХ века "русский вопрос" и "еврейский вопрос" неразделимы, а значит, объективному исследователю с неизбежностью надо проследить их взаимодействие. Нет плохих и хороших народов - есть другие народы. Проблему эту достаточно серьезно разбирали на протяжении столетия и Гершензон, и Лев Гумилев, и Агурский, и Шафаревич... Можно, конечно, всех обвинять в предвзятости, можно видеть во всех действиях злонамеренность. А если примитивное биологическое непонимание? Вполне искренне Бабель писал: "Древние иконы окружали беспечное мое сердце холодом мертвенных своих страстей, и я едва спасся от них..." Но, справедливо полагает Галковский: "Кто знает, может быть, и русские чего-то не понимают в Шагале. Даже наверняка". Или, опять же обращаясь к литературе, можно заметить в "хармсовском смаковании Петровых, Ивановых, Комаровых и Петраковых - просто ненависть к русским фамилиям. Такая же, как у Михаила Булгакова к фамилиям еврейским..." В этом развитии русской темы у Бабеля, еврейской у Чехова видишь и вечное различие столь разных народов, и естественное непонимание, и зависимость друг от друга. "Мандельштам обманками обвит, как бинтами человек-невидимка. Центр пуст... Это какое-то постоянно корректируемое косоглазие... Для Мандельштама характерны еврейская ясность, четкость, деловитость. Он в очень незначительной степени был подвержен поэтической риторике и с негодованием писал о "болотных испарениях русской критики"... Такое отношение к литературе свойственно и другому трезвому иудею - Иосифу Бродскому".

В литературе Галковский ищет ключ к восприятию народами друг друга. Талантливая литература - неизбежно искренна и выдает то, что в быту можно и зашифровать, и сгладить, затемнить. Для вдумчивого читателя политики и дипломаты, даже военные, всегда более загадочны, чем писатели. Более непредсказуемы. Они - в мундире, под которым достаточно глубоко скрываются истинная позиция, истинная цель. У писателей - все в творчестве. Все прочитывается... И только когда сознательно не хотят читать ясно текст, предпочитая выдумывать за автора подтексты, тогда и возникают "загадки" писателя. Скажем, "загадка" Чехова. Или "загадка" самого Галковского. Многим не понравился Чехов Галковского именно потому, что не хотели видеть "такого" Чехова. А по Галковскому, "Чехов, пожалуй, самый русский писатель - писатель не только без "немецко-турецкой экзотики", но и совершенно русский по своему происхождению... Всю жизнь Чехов органически ненавидел греков, евреев и украинцев, хотя был слишком хитер и учен жизнью, чтобы заявлять об этом открыто... Это был естественный бунт против издевательской избыточности инородческого элемента в чеховской жизни". Галковский относится к Чехову как к чему-то чрезвычайно близкому ему самому. Он его воспринимает не как пророка, подобно Достоевскому, не как мыслителя, а как несчастного русского человека, с таким же нерастраченным комплексом отца, с таким же одиночеством. С такой же тоской и неудовлетворенностью. Это "русский в великой русской Масонии".

12. Примечание к с. 480.

"На процессе Гершуни (один из зловещих террористов.- В.Б.) присутствовал великий князь Андрей Владимирович. Верный масонской дисциплине, он ходатайствовал (и небезуспешно) о сохранении преступнику жизни".

К с. 205.

"В отношении к масонам постоянно совершают две ошибки: либо относятся... исключительно серьезно... либо изображают их группой чудаков-альтруистов... Трудно понять одну черту в масонстве. А именно - его ИРОНИЧНОСТЬ... В иронии громадная сила масонства, позволяющая ему вплестись в жизнь индивидуального "я" так просто, так незаметно. Почти полное отсутствие обязательств, но душа перевивается стальной проволокой... Мирочувствование масонской культуры почти гениально и, может быть, даже более, чем христианство, соответствует индивидуальному существованию".

В этом притягательность масонства для русской интеллигенции, вечно пытающейся вырваться за пределы русской соборности, русского коллективизма. Русскому человеку вообще свойственно чувствовать себя русским именно - в народе, русскость - понятие не столько индивидуальное, сколько общинное. В этом и разгадка быстрого исчезновения русской диаспоры в любой инородческой среде, в любой эмиграции. Еврей и в чужом народе сотни лет будет нести свое еврейство, даже в одиночку. То же самое - ирландец, даже поляк. Потому и запрещают политикам России ли, Советского Союза делать ставку на русскость. Только Сталин в годы войны не побоялся и - победил. А сегодня и Зюганов, и Черномырдин, и тем более Явлинский или Чубайс - боятся провозгласить русскость страны. Не превосходство русских над другими, не унижение других, а естественное развитие своего же народа... А в одиночку русский уже и не чувствует себя вполне русским, он по-женски прилипает к другим нациям, ассимилируется, растворяется. Ему нужна - общность. Вот вечное противоречие между русским народом и русской интеллигенцией, чего нет у других народов. Интеллигента тянет в индивидуализм, тут-то и годится приманка - масонство. Тут и ломаются души русских интеллигентов. Вспомним Пьера Безухова... В этом, может быть,- и водораздел нынешний между народной патриотической интеллигенцией и прозападнической омасоненной...

13. Примечание к с. 203.

"Русскому с евреем спорить нельзя, итог однозначен. В общении всегда русский несерьезен. От этого уступчив... Поэтому я никогда серьезно с евреями не разговариваю и вообще никогда их всерьез не принимаю".

К с. 444.

"Сейчас уже можно что-то противопоставить еврейской элите. Евреи по-прежнему... в интеллектуальном отношении превосходят русских, но уже не настолько, чтобы был невозможен сам диалог. В сфере идей физическая сила, грубая ругань значат очень мало. Необходим духовный разгром. Сколько ни называй Шестова евреем и, следовательно, человеком, чуждым русской культуре, от этого ничего не изменится. А вот написать книгу, где доказывается... "апофеоз беспочвенности", и доказать, что это противоречие выявляет совершенно нерусский характер его философии, и что при этом... тема-то русская, мелодия-то... русская,- то Шестов будет осмыслен русским логосом и из врага превратится в мальчика на побегушках... Сейчас борьба все же возможна... Небезуспешна".