Это и есть дополнительные раздражители "Бесконечного тупика". Сами по себе интересны и размышления о Ленине, и размышления о классической русской литературе. Более того, и та и другая тема - не сходят со страниц нашей сегодняшней прессы. А в трактовке блестящего литератора заведомо представляют несомненную ценность. При всем неприятии Ленина видишь значимость его образа, загадочность и даже, как утверждает сам Галковский, "что-то божественное". О роли классической русской литературы в истории России, о некоем несопоставлении художественного величия и явной негосударственности писали и Василий Розанов, и Иван Солоневич. Нечто схожее с рассуждениями Галковского читатель обнаружит в "Письме русской учительницы" Геннадия Шиманова. Если столь разные литераторы в столь разные времена пишут об одном и том же - значит, сама проблема есть, как бы она ни трактовалась. И опять же, расчленяя "Бесконечный тупик", как делал сам Солженицын, изымая "Ленина в Цюрихе" из громады текста "Красного колеса", или Набоков, выделяя в "Даре " как бы отдельной книгой повествование о Чернышевском, или Пастернак, публикуя, давая отдельную жизнь "Стихам из романа "Доктор Живаго", можно и нам выделить "Лениниану" Галковского или его спор с литературой... Кажется, что суть "Бесконечного тупика" останется такой же. Сердцевина не будет тронута. Это еще один слой морозного тумана. Еще один шифр. Когда все в книге говорится самым открытым текстом, но заворачивается в мифы, как в пеленки.
6. Примечание к с. 653.
"Я хочу избавиться от образа отца, убить его... Убить отца - значит, самому стать отцом. Победа над идеей отца означает овладение ей".
К с. 537.
"Отец подарил мне трагедию... Смерть - вершина его жизни".
К с. 532.
"О чем эта книга? Об отце... Сама эта тема - "отец и сын" банальнейшая, затертая до дыр... Отец был бабочкой, ерундой... мучительным поиском нужного слова... Мой слабый разум видит, что что-то со мной все эти годы происходило и это каким-то непостижимым образом связано с отцом. Во мне есть мысль отца, идея отца... Следовательно, он жив".
Бесконечны в книге воспоминания об отце, наплывы об отце. Сразу, конечно, вспоминается "Я пил из черепа отца" Юрия Кузнецова - одинаков метафорический подход. А если без метафор и прочего сюрреализма, то понятен постоянный возврат к отцу, который умер, когда Галковский был еще ребенком и крайне в нем нуждался. Безотцовщина, брошенность, беззащитность, а отсюда еще шаг к одиночеству, к озлобленности, к детской затравленности. И некому помочь. И злость на отца, и бескрайняя тяга к отцу, каким бы он ни был. А отсюда и вся книга "Бесконечный тупик" посвящается Отцу с большой буквы. Думаю, это одиночество и обострило восприятие Дмитрия Галковского. Кто он такой? В семье? В мире? В своем народе? В каком народе? Что такое он как русский, и что такое русские? Увы, в спокойной и стабильной русской семье о русскости не говорят и не думают. Она как бы подразумевается. Она как бы вечна. Опасность проблемы чувствуют люди, окруженные проблемами. Поэтому тема Отца и тема русскости в книге постоянно пересекаются. Ее уже не отделишь. Она не в нагрузку и не в качестве еще одной завесы. Вдруг Галковский становится банально сентиментален, даже слезлив. "Через дымку я шагну к отцу, и ничто уже не будет разделять нас. Я обниму его, прижмусь к колючей щеке, и он ласково улыбнется, тоже обнимет. А потом я скажу: "Никому мы, пап, не нужны..." И мы пойдем рука об руку..."
У меня отец ушел из жизни не так давно, но мне и в моем возрасте страшно не хватает его. Пусть немощного, пусть больного, но за которым его большая жизнь, его эпоха, его лагеря и войны, его доброта и русскость, его украинские песни, а за ним и весь его украинско-русский род... А его проблемы - это, как в "Тупике", сразу и глобальные проблемы страны, сразу и первый БАМ, и голод тридцатого года. Коллективизация тогда - и отторжение ридной неньки Украины теперь. Всегда - род, семья - это и национальная идея.
7. Примечание к с. 98.
"Во мне, как и в любом русском, проигрывается русская история".
Вот и книга "Бесконечный тупик", при всем рациональном построении ее, даст нам еще конспект русской истории, написанный пробуждающимся русским сознанием. И исторические противоречия в книге связаны с противоречиями в самом Галковском. Он отвергает любую советскость, с которой он соотносит и все разрушения ельцинского режима, и все причуды демократической прессы. И все нападки на него самого. Но стоит ли даже личные поражения переносить на всех окружающих? Стоит ли запираться в этакой русской башне из слоновой кости, признавая русским лишь самого себя? Стоит ли выводить себя из идеологичности, лишь подыгрывая тем, кто и так не в восторге от "Бесконечного тупика"? Русское личностное начало существовало во все времени и во все эпохи. Наши беды и поражения - тоже часть нашей общей русскости. Не стоит замыкать всю русскость на себя. Не стоит каждый раз русскую историю начинать с нуля. Не было никакого нуля - все, что было в истории России, все - наше.
Для Дмитрия Галковского даже поддержавший его, оказавший ему максимальную помощь Вадим Кожинов - всего лишь "советский литературный чиновник". Более того - "литературный чиновник, обладающий реальной властью". И прорываться к Кожинову почему-то Галковскому пришлось с помощью сложнейших интриг. Прямо как к Брежневу на прием. Я-то думаю, что чувство одиночества и заброшенности мешает молодому писателю шире оглядеться по сторонам. Скажем, когда я в своей статье сравнил отказ Галковского от премии Антибукера с отказом Юрия Бондарева от ордена из рук Ельцина - это и есть определение не идеологичности, не советскости или антисовесткости поступка, а определение личностного русского начала. И так было в любую эпоху.
А амбиции единственного владельца русскости спишем на молодость. Каждое поколение хочет считать себя первым. Тот же Вадим Кожинов не менее амбициозно начинает отсчитывать становление русского патриотизма в советское время лишь с себя и своего поколения. Когда он в духе нынешнего Галковского пишет, что "в хрущевские времена" "русской патриотической интеллигенции... попросту не было", что лишь с "русского клуба" второй половины 60-х годов, куда входили Кожинов и его смелые друзья, началась патриотическая и православная идеология, то мне хочется спросить: а что, не было русских патриотов в годы войны? Что, в послевоенное время никто в церкви не ходил? Разве не русская идея определяла творчество Корина, Шолохова, Леонова, Свиридова, Твардовского, Пришвина, Сергеева-Ценского? Даже в самые глухие годы русскость не умирала. "Дух дышит, где хочет". Тем более - русский дух.
Если для Вадима Кожинова не существовало "русской патриотической интеллигенции" в хрущевские времена, то для птенца, взлетевшего из-под его крыла, как бы не существовало русскости и в подвижнике Кожинове, столько сил отдавшем молодым русским талантам. Но это уже об издержках книги...
8. Примечание к с. 6.
"Конечно, "Преступление и наказание" возникло не на пустом месте. У Достоевского было славянофильское окружение... Но все это "русская Голландия". Не эти люди определяли судьбу России..."
И на самом деле, со времен князя Курбского, со времен Лжедмитрия и так далее, утыкаясь в декабризм, столь любимый шестидесятниками, оседлавшими советский Политиздат со своими "пламенными революционерами", в народовольчество вплоть до октября 1917 года, судьбу России как в университетах, так и в чиновничестве, как в литературных журналах, так и в аристократических салонах,- определяли нигилисты, еретики, революционеры, люди, порывающие с русскостью. Вся наша элита вечно смотрела на Запад. Галковский лишь показывает на многочисленных примерах, как подрывалось государство. "Революция и тайная полиция вместе, бок о бок все развивались и распускались... все сближались и переплетались, так что в начале века образовалась единая паутина..." Но не так ли сближались и переплетались диссидентство и пятое управление КГБ, возглавляемое Бобковым? А разве нам сегодня незнаком вой интеллигентов по поводу любой неудачи самого государства? Что японская война 1905 года, что чеченская война 1995 года, что поддержка восставших поляков, что поражение в Крымской войне либерально-демократическим кланом приветствовался любой удар по русской государственности. Так было, есть и будет... Но как же мы при постоянных поражениях наверху, при господстве "пораженчества" существуем более тысячелетия?
