Но и эта "третья", искомая правда не является для самого автора какой-то непреложной истиной, и она - во грехе и несправедливости. Считает Бородин, что "у каждого человека - своя правда, при условии, что он искренен". И в повести третья правда - не панацея, хотя на Западе во многих рецензиях именно так была принята. В первом варианте название стояло в кавычках, это "Посев" их снял. Селиванов, нашедший третью правду "промеж белыми и красными", - отнюдь не счастливчик, ощущает такой же дискомфорт, как и все другие. Так что "каждый волен искать свою правду".
Это и есть бородинский постоянный поиск правды в изменяющихся обстоятельствах. Казалось бы, отсидев два срока в лагерях, он должен ненавидеть всех советских людей, а тем более всех, кто был связан с правоохранительными органами. Но - меняются люди, меняются сами "органы", меняется государство, меняются и враги, меняются и друзья. "Что объединяет меня, бывшего зэка, и, положим, Куняева, благополучного советского поэта, с которым я выступал в США? Или с Алексеевым, литературным чиновником, который еще несколько лет назад не пустил бы меня на порог своей редакции? Я думаю так: произошло своеобразное смещение кругов... Слой людей, которые верили или сохраняли какой-то элемент социализма в душе и по своему онтологическому, что ли, происхождению все-таки были деревенщиками, то есть людьми, вышедшими из деревни и сохранившими в душе мужицкое чутье,- у этих людей сейчас срабатывает консервативный инстинкт... Люди, с которыми я в каком-то смысле в союзе, принадлежат к различным слоям общества, но в них просыпается национальное сознание. Эти люди преображаются на глазах... Отсюда острота накала событий в России: борются не убеждения, а типы сознания, которые непеределываемы". Это очень важные слова, сказанные Бородиным на вечере в США. Вот почему со всякими срывами и несправедливостями, но "третья правда" непреложно прорывается в сознание. Сквозь Ленина, сквозь Сталина, сквозь Ельцина. О том и эта замечательная повесть. Когда писателя спросили, что послужило причиной появления "Третьей правды", он ответил: "С детства понял я или почувствовал, что человек в тайге - это что-то существенно отличающееся от человека где угодно в другом месте. Много позднее, уже будучи рабочим тайги, убедился я в особенности мировосприятия "таежных" людей, но и сейчас не смог бы отчетливо сформулировать эту особенность: может быть, ощущение самодостаточности и все отсюда вытекающее... На многих производствах случалось мне работать. Но только в тайге встречал я людей с каким-то особым равнодушием к политике, пренебрежением к ней, словно имелся у них, у этих людей, запасной вариант однажды плюнуть на все и уйти туда, в дремучее бестропье, куда кроме них никто не знает приходу. Варианта такого не было и не могло быть. Но иллюзии были. Были даже у меня, не слишком знавшего тайгу и едва ли сумевшего бы жить в ней. Но в минуты отчаяния именно так и мечталось: ружье, патроны - и в глубь! В глубь! Чтоб не видеть лозунгов, не слышать маршей, не думать о том, о чем не думать не возможно. Вот так однажды заговорили в моем сознании два человека: Селиванов и Рябинин".
Селиванов и Рябинин, святой и грешный, два народных типа, каждый по-своему понимающий свою "третью правду". Как ни покажется кому-то странным, именно святой Иван Рябинин идет путем непротивления, путем мирного делания, мирного прорастания сквозь идеологию режима. Собственно, это всегда - путь большинства. Даже помощница белого офицера Светличная - и та на вопрос: "Когда направлялся в Россию, боялся уже не встретить в ней людей?"- спокойно отвечает, что и при большевистском режиме "куда ж они денутся, люди-то!"... Люди совестливые, люди честные, люди работящие. И сам белый офицер, вернувшийся из эмиграции умирать в Россию, признается: "Хотя неверием долго жить нельзя. Совсем нельзя! Но люди хотят жить и потому способны поверить в нелепое..." А поверив, стараться сделать из этого нелепого нечто "лепое", нечто национальное.
Одни, как Иван Рябинин, "прорастали сквозь социализм", строили, пахали, защищали Родину, сидели в лагерях, и там не предавая ни других, ни себя, и там делая свое "привычное дело". А когда уж совсем невыносимы были условия, уходили в побег. Но побег их всегда оканчивался неудачно, ибо не мог тот же Иван Рябинин переступить черту милосердия, не мог убить себе подобного.
Таким, как Иван Рябинин, не нужны "правила игры", не нужны иллюзии. Может быть, и есть в них та "последняя правота", которая из века в век спасала Россию? Это не бородинская правота. Мне кажется, на Ивана Рябинина и сам писатель смотрит как бы со стороны, не зная, что делать с этими "непеределываемыми типами": отворачиваться от них, не соглашаясь с их смирением, с их отказом от активной борьбы, или же - тянуться к ним, опираться на них, выстраивая в соответствии с их непеределываемостью свои правила игры.
Вот самый принципиальный спор Ивана Рябинина с Андрианом Селивановым. Отвечает Иван на вопрос, почему побеги из лагеря ему не удавались: "Я себе воли за чужую жизнь не хотел!.." Не понимает его Селиванов: "Да чтоб за свою волю глотки не рвать - я такого понять не могу... Так вам и надо, стало быть, коли волю ценить не умеете. Хомутники!" То же самое говорят иные активные политические оппозиционеры до сих пор почему-то не берущему оружие в руки народу. То же самое говорили диссиденты равнодушно воспринимавшим их соотечественникам...
"А на что она, воля,- спокойно возразил Рябинин,- когда без облика человеческого останешься? Она - звериная воля получается! Я на зверей насмотрелся..." Это уже прямо про нашу сегодняшнюю жизнь говорит святой Иван Рябинин. Тот праведник, без которого не стоит село.
Путь Андриана Селиванова - это мечтательный, иллюзорный путь самого Леонида Бородина. Это - его чудо, которое исполняется вопреки правилам общества, благодаря правилам его личностной игры. Рябинин, при всей своей святости,- самый реальный народный тип. Селиванов, при всей своей земной грешности,- сказочный тип. Писатель спасает своего героя, и не один раз, потому, что ему нужна его "третья правда". Ему самому нужна уверенность в выживаемости Селиванова - ибо это и его, бородинская выживаемость. Его правила игры!
Может быть, Селиванов - это активная часть народа, пассионарный тип, не способный ни терпеть, ни признавать правила неправедного мира. Но они "уходят в тайгу" не только от сволочей и палачей, но и от народа. Помните бородинское: "плюнуть на все и уйти в дремучее бестропье"... Это "все" включает в себя и такие понятия, как народ, государство. А "дремучее бестропье" может стать и диссидентством, и эмиграцией, и уходом в монастырь, и "своим кругом" единомышленников, сектантов, тех же самых масонов... Для нынешних молодых вариантом "ухода в тайгу" может стать хипничество, рок-культура, даже наркотики... Каждый из них про себя понимает, что это - иллюзии, игра, что тотальный "уход в тайгу" невозможен, тотально уходят только в смерть. А значит, надо разрабатывать "правила игры" в соприкосновении с чуждым тебе миром. Правила игры, оправдывающие тебя и перед народом, перед теми обыкновенными людьми, которые тебя всю жизнь окружают. И чем лучше твое отношение к своему народу, к своей стране, к этому молчаливому большинству, живущему столь простой и в простоте своей потаенной, и для начальства и для играющих героев, жизнью, тем строже, тем требовательнее правила твоей игры...
Рябинин, при всей своей святости,- часть простого народа. И боль свою он ощущает лишь вкупе с общей народной болью. "Каждый открылся - Рябинину единой бедой и страданием, а в утешении и помощи становился братом". Потому и не мог Иван Рябинин убить в побеге такого же, как он, мужика. Именно Рябинин при всей своей беззащитности перед несправедливостью и насилием дает основу оптимизму Селиванова и самого автора, когда последний пишет: "Народ опамятуется, когда начнет сыпаться сама Россия. Вот тут может наступить предел... Если Россия устоит в главном жестким, правовым или каким иным путем,- то почему бы нам чего-нибудь и не добиться? Что мы, не люди? России вполне по силам явиться перед миром в новом качестве... У меня есть ощущение, что история - это всегда актуализация желаний. Если я хочу, чтобы Россия была, вы этого хотите, хотят третий, четвертый - она будет... Россия слишком молода, чтобы исчезнуть!"
