В. Б. Ты говоришь об огромном влиянии Генри Мура, Джакомо Манцу. А каково твое отношение к нашей скульптуре андеграунда, к работам Сидура, Эрнста Неизвестного и других? Они что-то дали нашей скульптуре? Или это школа европейских эпигонов, интересная только нашим поклонникам западного искусства?
В. К. Это все эрзац западных открытий. Открыватели были - Арп, Осип Цадкин, Генри Мур. А наши Сидуры - это все эрзац и подделка под них. Я никогда не считал ни Сидура, ни Эрнста Неизвестного мастерами от Бога... У них нет пластики. Посредственные второстепенные скульпторы, которые живут открытиями других. Они всегда вторичны. А раз вторичны - значит, менее интересны. Я к ним совершенно равнодушен.
В. Б. А есть ли близкие тебе скульпторы? Твои творческие единомышленники? Кого ты ценишь в современной скульптуре?
В. К. Могу сказать. Я очень люблю осетинского скульптора Владимира Соскиева. Люблю за то, что он именно - национальный скульптор. Мне очень близок литовец Станислав Кузма. Он - католик, как и Джакомо Манцу. Он очень искренний мастер. Эти скульпторы для меня - как братья. Такие же друзья есть в Армении, Грузии - те, кто раскрывает свой народ через скульптурные формы. Мы были не очень знакомы со Станиславом Кузмой, когда я приехал принимать памятник в Литву. Но он узнал, что я приехал,- мы бросились друг к другу и обнялись как братья.
Это мои сверстники. А прекрасную основу скульптуры заложили еще так называемые советские скульпторы. Разумеется, получившие школу еще в дореволюционной России. Это такие прекрасные мастера, как Коненков, Голубкина, Сарра Дмитриевна Лебедева, это Королев, это Цаплин. Очень мощная школа. Она была и есть. Даже из советских самых кондовых скульпторов вышли прекрасные мастера. Например, Мотовилов - замечательный скульптор...
Да, и я не договорил. После периода активной работы в Союзе художников, активного общения со всеми, со временем я ушел от всего подобного. Отдалился от Союза. Надоело спорить, убеждать... Если я что-то говорил свое, меня обзывали чуть ли не фашистом. А я просто говорил о русской культуре, о национальных корнях. Я говорил о русском достоинстве. В этом окружении, всегда полукосмополитическом, в Союзе художников всегда любые высказывания о национальном презирались, высмеивались. Ну и ради Бога, я пошел своей дорогой. Живите в своем болоте как хотите. Не общаюсь с ними уже лет пятнадцать. Не жалею и не хочу даже знать, что с ними происходит.
В. Б. Традиционный кондовый вопрос: над чем работаешь? Каковы ближайшие замыслы? Что ждет в будущем твоих сторонников?
В. К. В 1997 году в Белгороде откроется памятник великому святому князю Владимиру. И, наверное, в том же 1997 году - мы сейчас бросили клич по всей России, поскольку мэрия сказала, что денег у них нет,- будет сооружен памятника князю Дмитрию Донскому в Москве. Мы бросили клич среди казаков. Соберем деньги, и к 850-летию Москвы поставим памятник Дмитрию Донскому на Вшивой Горке. Это историческое место, там еще в 1993 году мы заложили крест, что здесь будет памятник Донскому.
Я привык к безденежью, поэтому ничего зазорного не вижу в сборе денег на памятники. Всегда как-то удавалось набрать с самых разных сторон. Очень помог в последнее время гонорар за Прохоровское поле. Я почти весь гонорар пустил на памятник Николаю Второму. Он на мои личные сбережения изготовлен. Кто-то из друзей тоже помог, но это были копейки. Друг один дал пять тысяч долларов. Кстати, на памятник Дмитрию Донскому недавно тридцать тысяч долларов пожертвовал Никита Михалков. Спасибо ему, это уже приличная сумма.
В. Б. А какие работы ты считаешь для себя наиболее важными? Иные писатели, художники в своем творчестве ценят, может, даже не наиболее известное, а дорогое им в силу разных причин. Есть ли у тебя подобные предпочтения? Не обязательно среди твоих памятников. Есть же и среди скульптурных работ мало известные, но дорогие тебе произведения. Я знаю, скажем, что долгие годы у тебя во дворе стояла статуя Владимира Высоцкого. Первая скульптурная работа, посвященная ему. Ты даже спорил из-за нее со своими друзьями, считая Высоцкого одним из национальных талантов России. Есть и другие работы - писателей, ученых. Что-то ты выделяешь для себя?
В. К. Неужели у писателей есть любимые книги? У меня нет своей любимой работы. Может быть, у меня не было достаточно времени, чтобы эти моменты как-то осознать, продумать. В перерыве между работами занимался общественными делами, то есть о своем творчестве думать нет времени. И над памятниками работаю, тоже занят с утра до позднего вечера. Иначе невозможно что-нибудь сделать. Видишь, и сейчас заканчиваю декор храма, а тут еще грузовик приехал за готовым барельефом. Одно, другое, третье, все ладони как отбиты - все ведь руками, руками, в этом работа скульптора. Памятник же долго делать. Тут нужно и материал привезти, и все организовать, и при этом весь период работы держать себя в том накале, чтобы равнодушно не делал, чтобы не терялась общая идея, сам замысел за всеми этими грузовиками, гипсом, металлом. А это требует большой душевной выносливости. Все время в период работы держать себя в состоянии повышенной эмоциональности, в творческом напряжении...
Когда я что-то делаю, мне больше всего нравится сам процесс творчества, сам процесс работы. Это - высшее. А на результат я не всегда и смотреть хочу. Это уже как бы осуществленное, выгоревшее. Я делаю всегда с удовольствием, радостно, а потом мне даже как-то неудобно приезжать на место, где мой памятник стоит. Не потому, что мне стыдно за этот памятник, а потому, что он уже вроде не мой. Ведь памятник, как только ставится,начинает жить своей жизнью. Отчуждается от тебя. Становится частью города, улицы.
В. Б. А есть какие-то замыслы, о которых мечтается? Как актриса мечтает сыграть леди Макбет или Катерину, как режиссер мечтает поставить "Бориса Годунова"? Есть у тебя, как у скульптора, большая клыковская мечта? Я знаю, ты долго мечтал сделать памятник Жукову. И эта мечта сбылась. Теперь какая цель?
В. К. Самой главной, заветной мечтой, главной сутью моей, как человека, сейчас - это при жизни увидеть торжество того попранного закона, в котором мы пребывали тысячелетие! А что будет этому способствовать? Все мои работы, я считаю, способствуют приближению этой мечты. Ну, а что впереди? Посмотрим. Как Бог даст.
В. Б. Будет ли похожа, на твой взгляд, наша восстановленная монархия на другие монархии мира? Или у нас своя, русская цивилизация, и наше самодержавие не походило и не будет в будущем земном воплощении походить на иные европейские и азиатские монархии? Есть ли у нас свой путь?
В. К. Нельзя исключать общую тенденцию развития мира. Любая страна все равно развивается в общей тенденции мира. Это те законы, которые нами до конца не осознаны. Может быть, эти законы мира нам и не суждено никогда открыть. Но у каждой цивилизации, у каждого государства есть свой путь. У каждого народа - свой путь. Россия - это та страна, которая всегда стояла между Западом и Востоком. Правильно Тютчев сказал: у ней особенная стать. Монархическая сильная Россия нужна не только нам самим. Она нужна всему миру! Те, кто выступает против нас: сепаратисты на Украине, сепаратисты в Чечне,- они подрывают самый главный источник, важный для всех - Россию. Они потом пожалеют об этом, но будет поздно. Они роют себе могилу. Если бы они это почувствовали... Но они тоже потеряли веру, ими движет сатана, один и тот же: и украинцами, и евреями, и чеченцами,- всеми, считающими, что гибель России - им на пользу. Духовные пастыри всех народов должны убедить свои народы: нельзя губить Россию, это духовная смерть мира. Православная монархическая Держава нужна всему миру даже в большей степени, чем нам самим - русским.
В. Б. И что же, наиболее реальный путь восстановления православной монархии в России возможен через коммунистов Зюганова? Не легче ли договориться с Ельциным и его окружением? Не парадоксально ли звучит: Геннадий Зюганов приведет к победе русской монархии?
