В. Б. Для многих, Игорь Ростиславович, покажется парадоксальным соединение в одной личности, в одном вашем характере такой крестьянской аграрной психологии и точного мышления одного из лучших математиков мира. Вы отрицаете техническую цивилизацию, но математика, все-таки, и была основой технической революции. Любой крупный математик своими открытиями движет эту техническую цивилизацию вперед. Уводит свой народ из аграрного состояния. Вы признаете в себе этот парадокс?
И. Ш. Знаете, и да, и нет. Положение очень сложное и тонкое. Один математик говорил: "Если сравнить жизнь с трагедией Шекспира "Гамлет", то математика будет играть роль Офелии. Она очаровательна и немного безумна". Сама по себе математика наполнена необычайной красотой. И эта красота не поверхностна. В том смысле, когда здание построено, его украсить безделушками. Нет, красота - в самом процессе работы каждого математика. Он сам чувствует, что получается что-то красивое,- значит, нужно это направление развивать. И опять же, отсутствие красоты в расчетах указывает на тупиковость пути. Математика возникла в древней Греции, где общество было в основном земледельческим. Это было общество крестьян. И когда в Афинах ставились трагедии Софокла, то сходились крестьяне с соседних деревень в этот амфитеатр и обсуждали происходящее. В таком обществе и были выработаны основные идеи математики. Нет у меня уверенности, что математика связана с техническим обществом. Хотя конечно же, вы правы, в развитии технического общества она сыграла важную роль.
В. Б. Все-таки, Игорь Ростиславович, без математических расчетов ни одна ракета не взлетит и ни одна электростанция не построится. А природа-то проживет и без земной математики, ей хватает и небесной. Если только человек не вмешивается.
И. Ш. Это прикладная сторона математики. А самые великие математики не рассчитывали паровые котлы. Они творили внутри самой математики. Технизация - это свойство не математики, а западной цивилизации, воспринимающей мир как некую просчитанную машину. Для технических изобретений часто хватает математики на уровне средней школы. Все-таки в основе технической революции была заложена не математика, а философия, взгляд на Вселенную как на некую механическую систему. Которая вся может быть вычислена. Все-таки математика - это не подсчет звезд. Это не принцип математики, а принцип привлечения математики.
В. Б. И тем не менее, привлекая математику, человечество устремилось в нынешнюю технотронную бездну. И любой крупный математик, делая свои красивые математические открытия, тем самым приближает эту бездну. Математика, хотим мы или нет, лежит в основе систематизации общества. Если бы перед вами встал вопрос: ради аграрного общества сможете ли Вы отказаться от математики и ее красоты? Смогли бы вы встать на горло собственной песне? Пошли бы на жертву? Или вы считаете, что наука должна свободно развиваться, лишь человек должен думать о ее последствиях?
И. Ш. Я понимаю, дело не в математике лишь. Мне-то математика помогала понять психологию крестьян. Как выяснили историки, крестьянское хозяйство гораздо более устойчиво, чем помещичье хозяйство. Помещичье хозяйство работает на доход, и когда дохода нет, помещик разоряется. А для крестьянина доходом является и удовлетворение, которое он получает. Так же и математик получает удовлетворение независимо от иных доходов. Я жизнь свою именно поэтому счастливо прожил. Имел возможность всегда работать над тем, что я хотел. Что мне было интересно, тем я и занимался. Каким-то образом в нашей математике сложились такие условия работы. Я понимаю людей, которые так же удовлетворены своим трудом, он им кажется привлекательным. Ради своего труда они готовы многим жертвовать. Математика или поэзия - это маленькая модель крестьянского отношения к жизни. Только математика модель для избранного меньшинства, а крестьянство - уникальная модель для всего общества.
В. Б. Откуда у вас, Игорь Ростиславович, у городского интеллигента, крупного ученого, книжника, любителя музыки,- душа крестьянина? Откуда такая тяга к земле, к аграрной цивилизации? Кто ваши родители? У них крестьянские корни? Из каких деревень?
И. Ш. Нет. Со стороны отца - это поповские корни. Звали его Ростислав Иванович, он кончил тот же факультет, что и я. Математический факультет МГУ. Родился он на Волыни. А уже и мать его, и отец - из рода священников православных. Мать - псковичанка, из мелких помещиков. Я даже какую-то печатку видел с короной, какого-то низшего дворянского уровня. Юлия Яковлевна Васильева. Отец у нее был Василий Васильевич Васильев, это был признак незаконнорожденных дворянских детей, их так называли. Он был сыном медсестры, которая ухаживала за каким-то прибалтийским помещиком. Фамилия же Шафаревич - из западного славянства. Прадед переселился откуда-то с западных славянских земель на Волынь. Ходят слухи, что из Сербии. Действительно, "шафарь" - этот корень встречается в западно-славянских языках и означает домоправителя, хозяина дома. Такую фамилию я встречал и в сербских и в польских изданиях.
В. Б. А вы на родине отца, на Волыни, никогда не бывали?
И. Ш. Нет, почему? Я бывал. Я сам родился в Житомире. Родители мои познакомились в Житомире, переехали в Москву, а потом, когда нужно было рожать,- а в Москве была такая крохотная комнатка, а у отца моей матери была в Житомире казенная квартира, он был управляющим отделения государственного банка и имел от государства квартиру,- вот туда и приехала моя мама, и родила меня в 1923 году...
В. Б. А как вы стали математиком? Когда почувствовали тягу к ней? Почему не стали историком или еще кем-нибудь? У вас же есть склонности и к истории, и к общественной деятельности. Что определило вашу профессию?
И. Ш. Политиком я бы никогда не стал. У меня ни склонности, ни способностей нет. А историком я действительно сначала хотел быть. Какая-то книжка по истории мне попала в руки. Не очень-то и интересная. Какой-то перевод с немецкого по древней истории для гимназий. И вдруг я почувствовал, что мир не ограничивается пространством вокруг меня, а расширяется во все стороны с помощью истории. И во времени, и в пространстве. Начал читать все книжки по истории. Но лет в 12 это желание резко изменилось. Увлекла математика. Во-первых, я почувствовал притягательность математики. Сначала даже просто на уровне школьных учебников. Я болел и стал перечитывать математику за следующие классы, так захватило. Потом стал читать уже книги по математике вне школьных программ. Во-вторых, у меня возникло чувство, что для профессионального занятия историей надо очень сильно держать в узде свои мысли, надо координироваться со временем. А это трудно. В математике такого не было. Еще и эта сторона математики привлекала. Вроде как монастырь. Свобода от тягости жизни, от мирских проблем в монастыре математики. Когда заканчивал университет перед войной, задумывался, почему на наш факультет такие огромные конкурсы? Ведь перед войной еще математика была абсолютно непрестижной профессией. Не сулила ничего, кроме преподавания в школе. Или, в лучшем случае, в институте. Это все оплачивалось очень низко. Тогда статус ученого был еще в стране низким. Переворот по отношению к науке произошел в конце войны, когда стали заниматься атомной бомбой. А потом стало ясно, что атомной наукой нельзя ограничиться, надо поднимать все науки вместе. Были приняты государственные меры. Звание ученого в стране стало престижным. Это отразилось и на материальном положении. Оно изменилось в лучшую сторону, и кардинально, сразу же после войны. Но для молодежи важнее была даже не материальная сторона, а значимость, перспективность, приоритетность. Профессия ученого стала не только престижной, но и романтической. Но до войны, когда я поступал в МГУ, это была какая-то заштатная профессия. Меня удивляло: почему так много людей идет на наш факультет? Ядро из них - это те, кто любит математику, уже познал ее красоту. А большинство шло в математику, зная, что это не идеологическая наука, что можно в ее категориях свободно мыслить. Никто не будет указывать. Даже физикам что-то указывали, приписывали идеологичность, а до математики так и не добрались. Никаких уклонов не обнаружили. И суровая проза жизни математику не затрагивала. Это была на самом деле какая-то катакомба. Существовала, ничем не отличаясь от западной математики или восточной математики. Это все тоже как-то на меня повлияло. Многие великие математики, Пуанкаре например, пытались выразить, в чем особенность математики. Кто-то сказал: это все равно, что пытаться определить особенность красивой женщины. Каждый это понимает только когда видит такую женщину, но никакими цифрами или словами красоту женщины не выразишь. Так и в математике.
