Старик задрал голову и перевел взгляд с портьеры на угол комнаты: пузырь на обоях еще не брызнул, но как-будто немного припух. Старика беспокоила стена бывшего угольного камина. Она была давно заклеена обоями, но это только ухудшило ее внешний вид, так как обои - из-за кривизны стен не сходились внизу и наверху.
Старик поспешил приготовить себе обед. Поставил в духовку готовый пирог с перетертым мясом, открыл банку протертого горошка. На сладкое будет чай с печеньем из коричневой муки.
Пока разогревался пирог, старик вынес миску еды для садовой живности. На стук его двери за ежевичником звякнул колоколец. Прижавшись всем телом к земле, на кривых ногах пробежал бандитского вида кот, позвякивая колокольчиком на шее. "От кого он бежит?" - удивился старик и присмотрелся к кустам.
Там, недалеко от кухонной двери, сидел лис с треугольной мордой. Он привалился боком к дереву и смотрел на дом. Он ждал, потому что в миске давно не было еды.
Старик тоже принялся за свой пирог. Он всегда ел одну и ту же еду, очень простую. Он никогда ее не менял, потому что любил то, что ел в детстве. Даже если бы он, к примеру, мог покупать другое... В больших магазинах, которые они называли супермаркеты, иногда появляется новая еда, но у него никогда не возникало желания ее попробовать: это не его, не английская еда, он не будет это пробовать.
Было решено, закончив обед, отгладить новые темно-синии брюки. Они, конечно, выглядят очень хорошо, но старик привык одеваться аккуратно. Он почувствовал, что очень устал и нужно лечь в постель, но все-таки после брюк.
Любимая его белая лестница на второй этаж показалась ему слишком длинной. Маленький, прозрачный, но упорный старик, он плелся к своему утюгу, как делал все в жизни: ходил, что-то делал, трудился, получалось у него не очень хорошо, но он все равно ходил и старался...
Где-то на соседней улице раздались звуки песенки. Это бегает по улицам розовый пикап с разрисованными бортами, продавая мороженое: мрачной осенью, в длинные тяжелые дожди где-то находя храбрецов, выбегающих из тепла за его обледеневшей сладостью. Круглый год он приезжает в тот, соседний район эмигрантов, где много детей, все та же старая песенка льется на всю округу.
Старик знал эту песенку с середины и даже с конца - она звенела на улицах, привлекая детишек в те времена, когда старик тоже был маленький. Но тогда он не жил в этом, бывшем богатом районе, он жил в двух милях отсюда, в районе бедняков. В детстве старику было все равно, каким считался его район; он поймал себя на мысли, что сейчас, в глубокой старости, он уже очень давно перестал думать на эту тему... Но песенку он слышал каждый день. Он знал, как звучат ее переливы, когда грузовичок движется к нему навстречу, и как когда удаляется от дома. Он разгадал это много лет назад, очень маленьким, и никогда не ошибался. Потому что он сам взволнованно выбегал из дома навстречу этой песенке с монеткой, зажатой в потной ладошке, в тот счастливый день, когда ему выпадала эта удача...
На втором этаже шторы были открыты, мимо по дороге прошел еще одни старик, Лайонел, со своей собакой. Последние девять лет он каждый день проходит мимо дома в этот час, выгуливает своего пса. Собачка пушистая, черно-белая, сын говорит: точь в точь австралийская, что пасет овец. Но характер у нее другой, слишком нервный, она хрипит, как каторжник, потому что круглый день лает, иногда просто смотря на небеса.
Старик помахал старику, включил утюг. Поставил его на отворот брюк и стал закрывать шторы, подтыкая углы. Вернулся, переставил утюг на другое место. На отвороте зияла ужасная дыра с оплавленными черными краями! Старик думал, что это все-таки шерсть, ему так хотелось чего-нибудь потеплее, но брюки сшили из неизвестной современной ткани. Он в горе натянул их на себя: да, дырка слишком высоко, ни отрезать, ни зашить - все пропало! Он прижал брюки к груди, как будто мог исправить свою ошибку, возродить к жизни свою редкую и красивую покупку и так, не расставаясь с ними, медленно пошел вниз.
В гостиной включил телевизор, а сам, обойдя в растерянности комнату, пошел дальше на кухню. Ему в спину телеведущий рассказывал о женитьбе, изменах и разводах какого-то Ника и какой-то Кэт. Было совершенно непонятно, что они представляют из себя и умеют ли еще что-нибудь делать, кроме своих измен и разводов. Но дело обстояло так, как будто зрители были в курсе их любовных исканий, а также излюбленной пищи и макияжа, курортов, выбора одежды, жизни их домашних животных и их собственной сексуальной жизни, средства, которыми они отбеливают зубы и средства, которым они удерживаются на публике, - как будто все нуждались в этом знании и проводили свой досуг, представляя себя в счастливой роли Ника и Кэт.
Старик не слушал ведущего, он давно бросил попытки понять, зачем нужно слушать и знать о таких людях. Телевизор работал сам по себе, когда старик был дома, он голосами наполнял его жизнь. Старик не слушал его и даже не знал, о чем там вообще говорят. Но включал его, чтобы дома кто-нибудь говорил...
Из кухни старик долго смотрел на блохастый луг в переливах дождя. Справа, в густых зарослях травы виднелась крыша его старого автомобиля. О новой машине старик не мечтал. Сколько он себя помнил, он ждал снижения цен на бензин, но правительство много раз поднимало цены и ни разу не спускало. Причем три четверти дохода брало себе. Куда они их тратили, никто не мог понять. А, может быть, они и сами забывали?.. - размышлял старик. Там, наверху, богатые обсуждали какие-то законы, они всегда говорили "мы": мы знаем, как управлять этими людьми, мы знаем, как им жить, мы знаем то и знаем сJ. Они сами решали все за людей и плодили для них законы. Придуманные ими законы со скрипом вспоминали на местах, теряя бумажки, перепутывая и забывая их в новых циркулярах. Но если народ и был недоволен высшей кастой, то он всегда был с ней согласен. Он сам вскормил и сам поощрял этого корыстного и распоясанного ребенка.
Старик старался не думать об этом, а если бы и подумал, он никому бы об этом не сказал. Те, кто остался соседом старика, не скажет таких вещей никогда в отличие от тех, кто уехал к людоедам или в Австралию.
Старик перешел к другому окну. Около звериной миски подрались два ежика. Они пыхтели, наскакивая друг на друга, фыркали длинными носами; старик стоял у окна, прижимая к себе обеими руками свои испорченные брюки. Потом оставил их, вернулся в гостиную и сел в бабушкино кресло у камина. Две подушки под локтями, третья пристроилась под поясницей, белая салфетка на спинке под головой.
Над камином на деревянных рейках сушилось стариковое белье. От него волнами шел легкий пар и запах стирки, это был знак наступившего уюта. Здесь, в благодатном тепле пламени, немного вонючем от газа, старик почувствовал, как ужасно устал, не может больше двигаться и сказал это своему сыну. Тот сразу появился рядом и посоветовал уснуть. Старик закрыл глаза. Перед ним пролетали обрывки сегодняшнего дня, над головой колыхались влажные майки, и наконец в туманной дреме перед ним возник замок неведомого герцога, владельца всех спрятанных в земле кладов. Старик во сне разволновался, боясь, как бы герцог не нашел что-то в его поросшей ежевичником земле. Но тот не интересовался стариковым садом. Герцог, тоже старик, сидел один перед камином в холодном зале, а в потоках теплого воздуха над его головой, под дубовой балкой, где когда-то колыхались знамена, волновалось и сушилось влажное белье.
Старик проснулся, хотел поговорить с сыном, но не утерпел и опять стал тихо погружаться в сон. Он только успел сказать, что получил новый заказ на дверь, он умеет делать двери хорошо, потому что научился, когда был молодой. Он сделает ее так, как делал двери пятьдесят лет назад, точно такую же дверь... Он даже цену брал всегда ту же самую, он никогда ее не поменяет!
Старик почти совсем провалился в сон, но тут вспомнил и вдогонку сказал сыну, что правительство не спускало и уже никогда не спустит цены на бензин, но это не важно, он поймал себя на мысли, что ему все равно...
