…Да, наделала делов Светочкина мама. Михайленко люто возненавидели и Ольга Олеговна, и тётя Зина. Девочка не жаловалась дома, боясь, чтоб не было хуже. Со старост её сняли и назначили Иру Шевченко, со звеньевых – тоже. Нет, там другого не назначили, просто хорошая идея была загублена на корню. («Из-за твоей безответственной мамочки, Михайленко!») Короче, расселись все по-старому и перешли в старые звенья.
Светочка теперь получала от тёти Зины ежедневно две-три реплики, брошенные как бы невзначай: то «грязнуля сопливая», то «заумь невоспитанная». И ходить бы Светочке ещё долго в «неряшливых дурочках», если б мужа тёти Зины вдруг не перевели в другой город, и Шевченко вскоре уехали, к невыразимой радости всего класса.
«Повезло же кому-то!» – долго вздыхала Ольга Олеговна, самолично теперь проверяя дневники своих учеников.
Сильная личность
Первым человеком, которого встретила Наташа Павленко, придя пятнадцатого августа по направлению в эту школу, была Аронова Нина Константиновна. Сначала она девушке понравилась: деловая, решительная, громогласная. «Сильная личность», – сразу определила Наташа.
А вот с началом занятий она, учитель начальных классов Наталья Игоревна Павленко, увидела, что Нина Константиновна – уж слишком, чересчур сильная личность, любящая больше всего на свете власть над людьми.
Несдержанная и хамоватая по натуре, завуч, «реализовывая» себя, целый день шмыгала по школе, раздавая направо и налево указания-замечания, и её трубный глас слышался от первого этажа до последнего.
На беду Наташи и ещё нескольких «молодых», Нине Константиновне поручили вести «Школу молодого учителя», и девушки каждый день терпели на своих уроках завуча на задней парте, которая могла вмешаться в любой момент, считая необходимым без конца и края покрикивать на молодых учителей, понукать их. Чем, конечно, вызывала большое изумление у детей, для которых в этом возрасте учительница – это почти что Центр Вселенной. Нина Константиновна могла даже из класса выйти посреди урока, бросив на ходу: «Нет, дорогуша, этот бред я не могу слушать. Твоя педагогическая импотенция несносна. Я на воздух выйду, извини!»
В середине ноября администрация объявила «Неделю молодого учителя». Прошли открытые уроки и мероприятия, после которых, на обсуждении, Нина Константиновна похвалила одну лишь Милочку (Людмилу Андреевну) за урок математики. Все были на этом уроке и видели, что он просто вызубрен от начала до конца. Наверное, была не одна репетиция. Дети «щёлкали» примеры и задачки раньше, чем учительница успевала до конца прочитать условие. Однако когда Наташа робко попыталась об этом сказать, то получила суровую отповедь завуча:
– А тебе кто мешал подготовиться, как следует?! Да, отрепетируй, если надо! Урок ведь открытый, придут посмотреть на хо-ро-ше-е, а не на лишь бы что!
Девчата удивлённо переглянулись. Вообще-то их учили другому… Но промолчали. Наташа поздно сообразила, что правильно сделали. Вечно её язык подводит! Она начала доказывать, что такой урок – порочный, портит детей, заставляет их принимать ложь как норму…
Ну что ж, это ей даром не прошло. Нина Константиновна сосредоточила все свои наставнические способности теперь на одной Наташе, «сильно умной Наталье Игоревне».
До сих пор тот свой первый учительский год Наташа вспоминает с ужасом: Нина Константиновна практически не выходила из её класса, а в конце рабочего дня Наташа выслушивала «анализ». Девочки шутили: «Опять Нинушка Наташке анализы сдаёт. От избытка мочи, которая в голову стукнула».
Да, им смешно!
Обсуждение иногда затягивалось до шести-семи часов вечера, потому что бессемейная Нина Константиновна заставляла девушку в своём присутствии, «под чутким руководством», готовить новые конспекты уроков.
В конце концов отец Наташи отправился к директору. Тот несказанно удивился:
– Знаете, всё бывало, но чтоб родители учителей приходили – такого не припомню!
Однако после вмешательства отца (и, соответственно, директора) Нина Константиновна умерила свой пыл, но усилила концентрацию «заботы». Очевидно, по принципу: если не мытьём, так катаньем. Она теперь посещала уроки Наташи «по норме», один раз в месяц, но зато и разгром был – на весь месяц, один помножить на тридцать один.
Наташа уже не верила, что когда-нибудь могут пройти эти обязательные три года отработки, и уйдёт она на все четыре стороны, куда глаза глядят, но подальше от школы! Летом Наташа ушла в отпуск, который весь был отравлен мыслью о сентябре, и вдруг, незадолго до выхода на работу, встретила учителя физкультуры:
– О, Натали! С тебя причитается! Как это за что? Ты не знаешь?! Нинушку нашу убрали!!! Помнишь, она в мае девочку по уху ударила, ну, Васильеву из седьмого класса, вспомнила? Да, да, ту, что потом к медсестре водили. Так эта девчонка, оказывается, родная племянница инспектора ГорОНО, дай бог ей здоровья! Вот повезло нам, да, Натаха? А тебе – так вообще. Считай, заново родилась!
Вот так и не ушла из школы Наташа Павленко. Она теперь, говорят, подаёт надежды. Девушка старается, сама понимает, что до настоящего мастерства ей пока далеко, но всё обязательно придёт. Потому что, спасибо Нине Константиновне, она точно знает, как не надо. А это уже много, поверьте!
Чёрный снег
Больше всего на свете Надежда Павловна любила «образы», а шестиклассник Лёнька их ненавидел. Он не понимал, как про книжки – самое интересное на свете! – можно так говорить: «писателю свойственны тенденции…», «интерпретация авторского замысла…», «художественные построения значимых выводов…»
Он всегда, слушая монотонный голос учительницы, вспоминал почему-то о бормашине.
Недавно Лёнька прочитал такую книжку! А вот сегодня Надежда Павловна рассказывала о ней – и Лёньке хотелось умереть от тоски. Какая скукотища! Если б раньше не прочитал – никогда и близко к такому не подошёл бы. В изложении Надежды Павловны повесть потеряла свою прелесть, стала плоской, полной ненавистных «образов», тоскливой, неинтересной. Лёнька слушал и узнавал, что, оказывается, писатель «имел неординарное мышление и обладал ярко выраженным индивидуализмом, однако его личностные характеристики приобрели…»
В общем, что-то там приобрели. «Переученная», – так про себя прозвал Лёнька Надежду Павловну, у которой, однако, в классе была иная кличка – «Гипербола».
К тому же ещё Гипербола вела раз в неделю литературный кружок. Лёнька ходил туда, но не потому, что тянуло, а потому, что Надежда Павловна грозно пообещала:
– Кто не будет ходить – пусть на «четыре» даже не рассчитывает! Программа программой, а литературный вкус надо развивать и вне учебных занятий.
Сначала, когда Лёнька первый раз услышал про кружок, он невероятно обрадовался. Наверное, там будет такое, про что на уроках – не принято, не положено. Может, эти все «образы» – такой ритуал, без них – права не имеют, а? А кружок – ведь это же, как сказала Надежда Павловна, свободное творчество. Она пообещала: «Почитаем и ваши стихи, если кто пишет, обсудим! Приносите, не стесняйтесь!»
У Лёньки даже дух захватило. Стихи!!! Это же, это же… Мальчик много писал, подражая то одному, то другому. И мечтал когда-нибудь, потом… А тут – приходите, приносите, обсудим!
На первое заседание кружка Лёнька мчался, как на праздник. Накануне он долго отбирал стихи, переписывал, вымарывал, снова переписывал… Наконец, оставил для показа только два: одно – про любимую собаку Ласку, у которой «…пуговицы-глазки, пуговичка-носик, сделанный из ласки подметалка-хвостик».
И второе, самое дорогое сердцу мальчика – «Чёрный снег»:
Белое-белое небо
Чистой слепой высоты,
Мечутся заверти снега,
Словно кометы – хвосты…
Как я обманут глазами! —
По мановенью руки
Вдруг превращаются сами
В чёрного снега комки.
