- Кто выигрывает? - необыкновенно аристократическим тоном поинтересовалась Светлана.

- Я бы на твоем месте, Рома, в покер сегодня не играла, многозначительно сказала она, пока Страдзинский устанавливал очередной, пятый уже, шар.

- Ничего, будет и на нашей улице праздник, - решительно ответил он, но не угадал.

Партия катилась бесславному завершению, когда Страдзинский снова бросил взгляд в угол, обнаружив изумившую его сцену: Боря с выражением глубочайшего интереса слушал Любу, что-то неправдоподобно оживленно рассказывающую.

"Клеит он ее, что ли?.. - с сомнением подумал Рома, - да нет, не может быть.

Несет, небось, какой-нибудь бред, а Борька, гад, развлекается".

Рассчитавшись за партию, Страдзинский подошел к столику, где Люба, судя по всему, близилась к пику своей захватывающей истории: ":и тут Наташка", - услышал Рома, подходя к столу.

- И как она? - перебил он, усаживаясь за стол.

- Кто?

- Ну, Наташка.

- А ты ее знаешь? - радостно удивилась Люба.

- Да нет, но все равно интересно.

Люба негромко рассмеялась, а Боря только приподнял левый уголок губ миллиметра на три, не больше.

- Так чего дальше-то было? - спросил он.

Люба продолжила увлекательное повествование о том, как она с подружкой ходила на какую-то дискотеку, а потом оказалось, что автобусы уже не ходят, и они: словом, надо было обладать болезненным чувством юмора, чтобы найти в этом потоке тоскливостей хоть самое захудалое развлечение, однако Боря был, казалось, искренне увлечен.

Но даже не это поразило Страдзинского, а то как Боря слушал: не было обычного секундного всполоха улыбки, захватывающего все его лицо, становившееся совершенно детским, не гоготал он раскатистым цинизмом, не кривил губы привычным сарказмом, не было и откровенной скуки:- нет! Он слушал увлеченно и поощряюще, улыбаясь открыто и дружелюбно, даже, пожалуй, чересчур открыто и увлеченно.

Страдзинский повел глазами по бару - Илья обучал Свету игре в бильярд, она кокетничала, и то и другое длилось уже не первый год с равным отсутствием успехов, бутылки за Диминой спиной загадочно подмигивали дробящимся светом ламп.

Это могло стать ответом, но Боря светился довольно убедительной трезвостью, да и вообще алкогольные аберрации были ему не свойственны.

Тем временем Люба привела к финалу свой волнующий эпос, и Страдзинский, отчаявшись разрешить загадку, поймал ее взгляд (без особого труда, надо сказать)

и показал бровями на выход из бара, она, на секунду задумавшись, не понимая, затем все же сообразила, о чем идет речь, и прикрыла, соглашаясь, глаза.

- Мы скоро придем, - бросил Рома, отрываясь от дивана.

XVII

В ванной взятого на прокат номера бился об пластиковую занавеску душ.

Страдзинский, аккуратно нацепив на лезвие "Жиллета" пластиковый колпачок, начал расчесывать мокрые волосы, но, вдруг отложив в сторону гребень, отдернул занавеску и шагнул в фаянсовое корытце.

- Ты ко мне? - спросил она.

Он, не ответив, впился в ее губы и повел рукой по влажной, дышащий свежестью груди, потом, надавив Любе на плече, опустил ее на колени.

Страдзинский увидел, что вода, обильно катясь по его животу, попадает ей в рот, но отодвинулся еще глубже под струи душа, тысячей радостных иголок хлещущих по его плечам. Влажная и грохочущая пелена застлала красным его глаза, и Страдзинский, обхватив Любин затылок, сильными движениями прижимал ее голову все ближе к белой полоске паха.

Желтый огонь безабажурной лампы раскололся надвое в прорезавших пелену трещинах, и он с восторгом ощутил, как она давится, задыхаясь. Спустя минуту или две, когда возбуждение стало медленно уменьшаться, Страдзинский поднял и развернул ее одним движением.

Потом, надавив, наклоняя, в спину, так, чтобы она оперлась об голубоватый кафель, вошел в нее грубым движением - Люба вскрикнула от боли, но он продолжил двигаться, нанизывая ее резкими движениями, и с каждыми разом болезненные всхлипы смягчались, переходя в выдохи наслаждения.

Ееё затылок в мокрых и сплетенных волосах, ритмично поднимаясь и опускаясь, то закрывал, то снова открывал ему квадратик плитки со сколотым уголком.

"На! На!" - беззвучно кричал он, кусая пересохшие губы.

XVIII

В ту ночь прошел дождь - размашистый и самоуверенный летний ливень, и его миролюбивое постукивание наполняло комнату убаюкивающим спокойствием. К утру распогодилось, и лужи под яркими солнцем засверкали поддельным брильянтом.

Страдзинский, помахивающий пакетом со скопившимся у него внезапно многочисленным Любиным скарбом, с интересом поглядывая на легкомысленное и прозрачное облако, расплескавшееся на полгоризонта, сказал:

- Давай не пойдем в "Поплавок" - меня уже тошнит от пельменей и мяса по-милански.

- Конечно, - согласилась она, - жалко у тебя плита сломалась, а то бы я готовила.

- Ты любишь готовить? - поинтересовался Рома, праздно любопытствуя.

- Да нет: но для тебя б готовила, - решительно завершила она нерешительно начатую фразу.

Страдзинский сморщился, но не сильно и скрытым от нее профилем.

Пройдясь миниатюрным торнадо по универсаму, они зашли в парк, возле одного из пустующих теперь санаториев, примостившись на скамейке под пышным тополем.

Страдзинский ничего не ел со вчерашнего дня, и от этого все становилось необыкновенно вкусным. Он отламывал нежно-желтый сыр, сопровождая его куском еще теплого батона, соблазнительно хрустящего поджаристой коркой, тут же присасывался к пластиковому пакетику сметаны и жадно вгрызался в сочную колбасную плоть, заливая ее соком. Пить из литрового пакета было неудобно, и две тёемные виноградные струйки побежали по его подбородку.

Ему казалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее, а, может быть, и не казалось:

Рома лёег на скамейку, подложив под голову Любины колени, вытащил из нагрудного кармана пачку "Винстона" и с наслаждением закурил. Солнце ласкало высунувшиеся из шорт ноги, сытость наполняла тело приятной тяжестью, и невыразимо вкусен был дым первой утренней сигареты.

"Хорошо-то как: - подумал он, расплываясь младенческой улыбкой, - до чего же немного надо человеку для счастья - есть, когда голоден, закурить после завтрака, положить голову на колени ласковой бабы: а остальное: деньги, тёетки, успех, что это, в сущности? Тлен, чепуха, и больше ничего: - пройдясь по глубокомысленным банальностям, Страдзинский перекинулся вдруг к другому: а ведь, пожалуй, ни одна женщина меня так не любила, то есть они любили, конечно (мимолетный пробег по закоулкам сознания принес неприятное сомнение в собственной категоричности), но не вполне меня ныне существующего Рому Страдзинского, а какого-то иллюзорно похожего на него парня с другой причёеской или другим чувством юмора, без склонности к ночному покеру и коньяку или, наоборот, со склонностью к загородным прогулкам".

Свежесть мысли так поразила Страдзинского, что он, стараясь быть абсолютно последовательным и честным с собой, развил ее до конца. Результат, как обычно бывает при абсолютной последовательности и честности, оказался совершенно невозможным.

Страдзинский торопливо сбежал от всей этой толстовщины в функциональный комфорт реалистического подхода.

"В самом деле, - убеждал он себя, - положим, первые полгода она будет носить меня на руках, но ведь потом, когда эйфория слегка поутихнет, мне придется жить с абсолютно незнакомой женщиной. Я же понятия не имею, какая она без всей этой розово-романтической требухи. Да и не в этом суть:"

А суть была в том, что Люба его раздражала, а в лишёенном здешней курортности нервном и суетливом Питере будет раздражать троекратно. Он начнёет делать и говорить гадости, злиться из-за этого на себя, отчего будет раздражаться еще больше:

"К черту, - подумал Страдзинский, - проходили уже".

Они, обнявшись, стояли на улице возле ее тощей сумки, ожидая такси. Ее компаньонки по аренде деликатно оставили их наедине. Страдзинский философски ожидал неизбежного, и неизбежное началось: