- Фолкнер: - разочарованно протянула она, - такая скука: а я хотела стрельнуть почитать:

- Да? А мне очень нравится, - зачем-то соврал Вульф, за две колхозные недели с трудом осиливший "Особняк" до середины.

Вскоре выяснилось, что он трудится в кочегарке.

- Ага! - вскричала Ира, - так это из-за тебя в душ невозможно попасть!

- Причем здесь я? В колхозе две тысячи народу и шесть душей.

- А нельзя ли что-нибудь придумать: для друзей? - вкрадчиво осведомилась Ирочка.

- Ну, там есть маленький душ: для друзей. Подходите завтра к кочегарке - я вас пущу. Только пораньше приходите, у меня в десять смена заканчивается.

- О, Ленка, говорила я тебе: не имей сто рублей, а имей сто друзей.

VI Пусто было на лагерных дорожках субботним утром, после вчерашнего пения под гитару, ночных гуляний и купаний при луне в прилегающем озере, сладко посапывали и те, кто веселился, и те, кому они не давали спать. Даже на завтрак из вечно голодных студентов дошли только законченные обжоры.

По опустевшим дорожкам брел Вульф, понуро таща на плечах непосильную тяжесть разрушенных надежд. Напрасно околачивался он в кочегарке до пол-одиннадцатого, пугая сменщика идиотскими вопросами, коими тщился оправдать свое ненужное присутствие, напрасно плескался в душе сорок минут - они не пришли.

Женин глубоко продуманный план по небрежному приглашению Ирочки в кино погиб безвозвратно. Выбор был сделан Вульфом безоговорочно, хотя ему и понравились обе девушки. По правде говоря, ему вообще все девушки нравились.

Однако под шаловливостью Иры ему почудилось некое встречное движение, а скромная сдержанность Лены показалась Жене нарочитой холодностью. Но теперь это уже не имело ровным счетом никакого значения, все было кончено - они не пришли. Вульф начал привычно вспоминать свои моральные и физические изъяны, приведшие к столь плачевному исходу, когда дикий крик разодрал утреннюю тишину:

- Женя!!! Женя!! - неслась к нему через газон Ира, оставив далеко позади торопящуюся Лену и еще полдюжины барышень Вульфу категорически не знакомых.

- Ой, ты знаешь, мы проспали. Мы вчера с девчонками: - она высыпала ворох слов, из которых остолбеневший Женя не понял и половины.

На счастье, в этом остолбенении он позабыл речь, заготовленную между заброской угля, и, вытащив ключ, начал в наступившей-таки паузе сбивчиво объяснять дорогу к душевой, спрятанной за кочегаркой.

Наконец, справедливо решив, что подобное нашествие сменщика может удивить, Женя довел девушек до кочегарки и снабдил их необходимыми рекомендациями.

Ира, перекатив кончик языка по губам, спросила:

- Ты танцевать любишь?

- Да, - уверенно ответил Женя, в самом деле побывавший на двух или трех школьных дискотеках.

Ирочка продолжила и даже слегка обдуманно, что было глубоко нетипичным для обычного движения ее спонтанностей.

- Может сходим сегодня в клуб?

- Конечно, - ответил он с неприличной поспешностью.

- Зайди тогда за мной часам к шести.

VII

Свидание! Она назначила мне свидание!

Он несся, перепрыгивая через раскидистые августовские лужи, и звенящая радость пела вокруг, и солнце на ставшем вдруг безоблачном небе пело в такт.

Свидание! Она назначила мне свидание!

А потом, после танцев, может быть они:

И раскаленная фантазия семнадцатилетнего, нецелованного еще мальчишки, галопом ринулась вперед, рисуя картины, от предвкушения которых и от того, что это возможно, от того, что это не блеклый бег мечты, а почти, как казалось ему тогда, реальность, сладко заныло под ложечкой.

Он представил студию, залитую солнцем сквозь стеклянную крышу, себя у мольберта в белой блузе, заляпанной красками, и ее в кресле, у пылающего камина, следящую влюбленными глазами за его работой.

И на секунду его залило счастье законченной судьбы, тут же сменившись вечным мужским:

И это все!!?

И больше ничего не будет!!?

Не будет ни других женщин, ни других объятий, ни другой жизни, ни другого сладкого сосания под ложечкой?

А будет только она и работа?

Но услужливая фантазия разбегом низкого своего движения рисовала уже следующую картину.

Он великий художник, как Сезанн, как Гоген, плачущий над гробом своей жены. А после, свободный и величественный, утешившийся от своего горя, еще не старый, двадцатипятилетний, в окружении сотен услужливых поклонниц:

И тут же ему стало непереносимо стыдно:

Господи, какая я дрянь:

Вульф ощутил себя беспредельно низким, он вспомнил все, вспомнил свою унизительную зависимость - неотвязчивую мерзость детского греха, вспомнил гадость султанских своих видений, вспомнил, что никогда ему не стать художником, что он бездарность, что он не знает десятой доли того, о чем шутя жонглирует словами Гурвиц.

"Я дрянь и онанист", - зло и почти вслух сказал Вульф.

Рука тронула его за плечо, он вздрогнул, оборачиваясь. Перед ним встала виноватая крестьянская физиономия - это был Леха.

- Можно тебя? - как-то конфузливо скорчился он.

- А в чем, собственно, дело? - максимально ледяным тоном спросил Женя.

- Ну, это, блин, воще, поговорить.

Они, чувствуя себя бесконечно глупо, уселись на ту же самую лавочку перед входом в барак. Дембель зачем-то предложил сигарету, а Женя зачем-то взял и подражательским жестом размял "родопину".

"Щас закашляю", - подумал Вульф, делая первую в жизни затяжку, но не закашлял.

Перед глазами поплыло и стало подташнивать, как прошлым летом в Прибалтике после двух коктейлей.

- Ты, это, блин, ну, в общем, ты извини меня: я там это: ну, нажрался: - было видно, что извиняться он не умеет.

- Да ладно, - Женя еще не научился держать зла, - ничего страшного.

- Ты, это, не подумай: я это, к евреям нормально отношусь: я:

- Я не еврей, - пресек Вульф.

- Да? А чёё ты тогда? - и словно поняв, - ты, это, перед другом своим извинись:

- Да, ладно, брось ты, проехали.

- А чёё у тебя там, - он поднял наконец взгляд из уличной пыли и кивнул на вульфовское лицо, - ничего не болит?

- Нос немного.

- А ну, покажи, - умелые пальцы, натренированные десятками уличных и солдатских драк, пробежали по носу, - так больно? А так?

- Ну чёё, - вынес он вердикт, - вроде все цело, до свадьбы заживет. Ты как, на дискотеку ёидешь сегодня?

- Да. Ладно, я спать пойду, а то я с ночной смены:

- Ну, давай, до вечера.

Женя долго не мог заснуть, распаленная фантазия неслась штормовыми волнами, но теперь он строго следил за своими видениями, не давая им впасть в непристойную гадость.

И их светлая романтика была так невероятно и пронзительно чиста, что вызвала бы циничный хохот даже у заядлой читательницы дамских романов.

Но кто посмеет его осудить?

Ведь ему было всего семнадцать.

А иногда, когда коварной мечте удавалось выскользнуть на мгновение из цепей старательного целомудрия, они пришлись бы по вкусу любителю жесткого порно.

Но кто посмеет его осудить?

Ведь ему было уже семнадцать.

VIII

Часа в три Женя подскочил на скрипучей сетке, покрытый холодным потом, - ему приснилось, что он проспал.

Встав, Вульф проделал целый ряд ненужных суетливостей. Сперва, он полчаса плескался в кочегарском душе, затем, старательно и неумело скреб тупой бритвой редкий золотистый пушок, показавшийся уже на щеках.

Покончив с гигиеной, Вульф двинулся в деревню, где сунул в киоск рубль, получив в ответ пачку "БТ", коробку спичек и девятнадцать копеек сдачи. (Он бы купил "Мальборо", но его в деревенском ларьке, конечно, не было, даже и в тот еще изобильный год)

Собственно, Женя великолепно знал, что нарочитое курение в его возрасте уже даже не понт, а понт дешевый, но сигареты со спичками все же на всякий случай опустил в нагрудный кармашек, решив действовать по обстановке.

И, наконец, вернувшись к себе, совершил облачение: кооперативные "вареные"