джинсы, кооперативная же рубашка с безумным, слегка линялым узором, пакистанская ветровка и венец, предмет гордости и тайной зависти, - белые высокие кроссовки (спасибо дяде Жоре, удачно эмигрировавшему на заре восьмидесятых).

Кроссовки были увезены в колхозную грязь ценой жестокого скандала с мамой, гневно и язвительно вопрошавшей: во-первых, зачем они ему, а во-вторых, имеет ли он представление о таинственных соотношениях белого с деревенскими лужами.

Вульф не сказал ей, да и себе он не посмел бы признаться, что они необходимы именно для тайной и нежной мечты сегодняшнего вечера.

С тех пор, как предсмертно вскрикнул пластик, укутывающий посылку, он и представить не мог себя на первом свидании без белой сказки заграничной обновки.

В завершение многотрудных приготовлений, Женя выпросил у соседа одеколон и, неумеренно себя полив, двинулся навстречу судьбе, распространяя невыносимы запах ландыша. До назначенного срока, к счастью, было еще минут десять и удушливое облако успело несколько рассеяться.

И вот наконец стрелки часов, лениво дернувшись вперед, вытянулись в линию - Вульф робко тронул костяшкой дверь.

Слабый этот звук вызвал удивительные последствия: с грохотом рухнуло что-то тяжелое, раздался приглушенный вскрик, торопливо зашлепало множество босых ног и покатилось по полу нечто стеклянное. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы смогла протиснуться хрюшеподобная рожица.

"Кончено. Ушла". - Женя ёстер с лица заблаговременную печоринскую улыбку.

- Тебе кого? - спросила рожица.

- Э-э-э: Иру, - промямлил Вульф.

- Ирка, к тебе, - проголосила рожица, скрываясь в глубине комнаты.

- Ой, а что уже шесть? - неожиданно высунулась из-за двери Ирочка.

Женя постарался вернуть загадочную улыбку пресыщения, но от неожиданности вышло плохо, и лицо его перекосилось жуткой гримасой. Он посмотрел зачем-то на часы и кивнул:

- Да.

- Ты извини, я еще не готова. Подожди секундочку. Хорошо? - она одарила его сногсшибательной улыбкой, позаимствованной у любимой актрисы, и, не дожидаясь ответа, исчезла в комнате.

"Да, конечно", - сказал в пустоту Женя, с трудом удержавшись, чтобы не подпрыгнуть от радости перед хлопнувшей дверью.

IX

Последующие полчаса дверь поминутно хлопала, выпуская очарование не вполне сформировавшихся женщин. Очарование проплывало мимо по двое и по трое, пронзая его взглядом - подобием рентгена.

Заметив это, Вульф принял отрепетированную позу, демонстрируя мужскую отрешенность и поглядывая снисходительно-равнодушно.

Вволю себя изуродовав, он все же был оценен "симпатичным". (Ручаюсь: без дяди Жоры здесь не обошлось. Воистину, благословенные времена всего-то белая обувка безызвестной фирмы, а каков эффект!)

В дверях показалась Ирочка, косметическая приглаженность изменила ее, широкие скулы глядели со зрелого лица холодной женщины, лица красиво-уродливого, античного. Вульф вдруг содрогнулся, ощутив, что она совершенно чужая, из мира, где мужественные мальчики целуются с красивыми девочками, содрогнулся, угадывая позор сегодняшнего вечера.

"Куда я лезу? - и без связи, - чужая, совсем чужая:"

Но в этот момент, она, скорчив мордочку по возможности невинно, приподняла брови:

- Я не очень долго?

И детская эта попытка подлизаться и извиниться разом все переменила Ирочка стала проще, доступней, утренней.

Они шли в глубоких колеях не то улицы, не то дороги, разделенные полоской жухлой травы, когда Женя, горделиво вытянув из пачки сигарету, воткнул ее в рот.

- Так ты куришь? - разочарованно протянула Ирочка.

"Идиот", - подумал Вульф и был почти прав. Первым порывом было немедля затоптать сигарету, но, спасенный врожденной интуицией, он неопределенно пожал плечами и ответил по возможности равнодушно:

- Да так, изредка, - обнаружил Женя немалый артистизм.

Идти с незажженной сигаретой было глупо, и Вульф, остановившись, чиркнул спичкой - та, заискрившись, погасла. Вторая и третья тоже, четвертая, секунду продрожав синеющим огоньком, разделила их судьбу.

Напряженным воспоминанием он сплел ладони в подобие хитрой фигуру, какая неизбежна при закуривании на ветру. К десятой попытке Вульфу удалось все же задымить, и они двинулись дальше. Женя тайком подул на обожженные руки.

Уже привычно закружилась голова, но в подтверждение бессмертного закона всеобщей компенсаторики обнаружилось новое. Оказывается, если нечего сказать, можно затянуться.

Ирочка щебетала, давая ему возможность отделаться незначимыми междометиями, перемежаемыми глубокомысленными затяжками. Нехитрые истории начинались неизбежным:

- Мы с девчонками: и тут Володька:

- Володька?

- Ну, да! Ну, помнишь? Я тебе рассказывала, - летали по воздуху эмоциональные ладошки, нежно огрубевшие от работы в поле, - Володька, он:

- Ах да, - соглашался Женя, хотя и слышал о Володьке в первый раз в жизни.

Расхрабрившись, Вульф, орудуя неплохо подвешенным языком, рассказал художественно обработанную байку из жизни первенствовавшего по возрасту и жизненному опыту брата, введя, как водится, себя на главную роль.

И, обнаружив успех, перекатился в следующую, а там, незаметно, и в третью, и истории его снова сменились Ирочкиным щебетанием, и солнце клонилось вниз, кропя небо кровью, и несся далекий перекликающийся лай, и перевешивались через покосившийся забор размашистые яблони, и резали дорогу бесконечными тенями:

X

В клубе, в душной толчее, в окружении сдвинутых к стенам стульев, потеющие семнадцатилетние тела вдыхали под грохот разбитых динамиков законное счастье субботних плясок. Сдвинутые однополые круги перебрасывались теннисом взглядов, и кое-где джинсы уже замелькали в соседстве с юбками и опять-таки джинсами.

Среди танцующих девочки, конечно же, преобладали вчетверо, а джинсы были большей частью старшекурсниками, загнанными в "колхоз" за хвосты. Первокурсники, за исключением немногих акселератов, толпились у входа или, сплотив мужской круг, неумело топтались и жгли завистливым глазом.

Под этим огнем, Женя расцвел, и движения его, угловато-застенчивые поначалу, приобрели некоторую размашистую смелость, кою, при должной снисходительности, разумеется, можно было признать оригинальной манерой. Убогая светомузыка блистала на бритом его затылке, доканчивая полубогемность портрета.

Ирочка, испытывая нечто подобное, соответствовала, она, впрочем, танцевать умела и так.

Леха, в распахнутой до пупа рубахе, уже пьяный, но еще вменяемый, появился рядом, необыкновенно вежливо раскланялся и, мимолетно бросив оценивающий взгляд, одобряюще подмигнул, растворяясь в толпе.

Среди преобладающих студентов терялся десяток туполицых девиц, покрытых чудовищным слоем косметики, да двое-трое развязных подростков - вся местная молодежь.

Рядом с девицами мелькали реалисты и смельчаки, не боящиеся ни триппера, ни мордобоя. Но, едва на улице застрекотали мотоциклы и пронесся по залу взволнованный шепот: "чудские: чудские приехали", смельчаков, ровно как и реалистов, сдуло штормовым предчувствием.

Два десятка крепышей, печатая кирзовым сапогом шаг, двинулись через зал, сбрасывая на ходу ватники и открывая закатанные до локтя белые рубахи. Драка повисла в воздухе. Сжавшиеся в бессильной злобе кулаки подтверждали очевидное - организованного сопротивления не будет.

Кое-кто, поумнее, потянулся незаметно к выходу, а уж Вульфу-то вместе с его вызывающей прической и блистательными кроссовками уходить надо было определенно.

Ему это в голову, однако, не пришло, да и вообще, появление в композиции новых персонажей он обнаружил только тогда, когда музыка, предсмертно взвизгнув, замолкла. Глянув через плечо, Женя обнаружил одну из белых рубашек, склонившуюся над суетливым до расплывчатости черт диджеем.

Впрочем, в то лето название это, мало подходящее к белобрысому и грязноватому шпаненку, управлявшемуся с дряхлым проигрывателем, еще не перекочевало в наши края, да и сейчас едва ли общеупотребимо в райцентрах Псковской области.