Я очень вежливо отвечаю, что отдаю себе в этом отчет.
- Тогда не теряйте времени и говорите правду. Мы все о вас знаем.
- Но позвольте спросить, какой смысл рассказывать то, что вы и так знаете?
- Наглость только ухудшит ваше положение!
- Пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Вы сказали, что все обо мне знаете. Но, значит, вы должны знать, что как бизнесмен я часто приезжал в вашу страну только для того, чтобы развивать взаимовыгодную торговлю.
Генерал чешет шею, потом наваливается грудью на стол и толкает в мою сторону портсигар. Я беру сигарету.
Переводчик чиркает спичкой. Подполковник хмурится.
Генерал перебирает стопку машинописных листов, делает глубокий вздох, словно желая успокоиться, и говорит:
- Вы много раз посещали английское посольство в Москве - у нас все заснято на фотопленку. Зачем вы туда ходили?
- Это место светского общения. Наш клуб.
- Это английское шпионское гнездо!
- Осмелюсь заметить, что генерал ошибается.
Переводчику не нравится моя ремарка, но он все-таки невозмутимо повторяет ее по-русски. Генерал стучит кулаком по столу и орет. Мне переводят:
- Не лгите! Предатель Пеньковский передавал вам материалы, нам это известно. Мы все засняли на фотопленку!
- Если генерал будет настолько любезен, что позволит мне взглянуть на снимки, я попробую рассеять это недоразумение.
- Не указывайте мне, что делать, - мы сами решим, когда и что вам показать! Вызывающее поведение может повлечь за собой только наказание.
- У меня нет никакого намерения вести себя вызывающе. Я просто хочу помочь генералу разобраться во всех неясностях, которые могут быть на фотографиях.
Я привожу здесь только схему допроса, потому что генерал постоянно повторял свои вопросы, а я каждый раз давал один и тот же ответ. Иногда генерал начинал кричать, иногда цедил слова сквозь зубы, иногда, прежде чем задать мне вопрос, долго совещался о чем-то с подполковником - но, как бы он ни бушевал и ни гримасничал, переводчик все время говорил ровным, мягким голосом.
Однажды утром допрос вдруг прерывают, заводят меня в лифт и привозят на этаж, где я еще не бывал. Мы проходим по коридору и останавливаемся у двери одной из камер. Наверное, меня хотят сюда перевести. Но нет: подполковник отдает какой-то приказ, охранник зажимает мне рот рукой и поднимает заслонку над глазком в двери.
Подполковник спрашивает:
- Посмотрите на этого человека, мистер Винн: вы его узнаете?
Я смотрю в глазок и вижу сидящего на железной кровати Пеньковского. Кисти его рук безжизненно свисают между коленей, голова опущена. У него осунувшееся, поросшее щетиной лицо, но все-таки я его узнаю: да, это Пеньковский. Впрочем, нет: это то, что осталось от Пеньковского. Ужасное зрелище. Он сидит неподвижно, с опущенной головой, - словно бык, ослабевший от нанесенной пикадором раны, кровь из которой, по капле унося силы, стекает по его плечам. Нет, они не пустили Пеньковскому кровь - они высосали его силы голодом и бессонницей. Передо мной лишь его тень. Меня начинает мутить. Я хочу, чтобы он пошевелился, - но он не шевелится.
Алекс, что они сделали с тобой?
Маня ведут назад. Подполковник говорит мне через переводчика:
- Вы сейчас видели предателя Пеньковского, мистер Винн. Он рассказал нам все, так что запираться совершенно бессмысленно.
- Я уверен, что он сказал правду. А правда, как ему отлично известно, состоит в том, что я был в Советском Союзе только как бизнесмен - и ни в каком другом качестве.
- А как быть с письмами и пакетами? - Он улыбается гаденькой улыбкой: У нас есть фотографии, на которых ясно видно, как вам передают пакеты. Отрицать это просто глупо с вашей стороны.
Теперь надо соображать очень быстро. Одно из правил, которое мне неустанно повторяли во время подготовки, заключается в следующем: никогда не отрицайте того, что наверняка известно следователю. Отрицание установленных фактов разрушает у следователя иллюзию, что он по капле выдавливает из вас правду. У нас с Алексом была договоренность: в случае ареста признаваться лишь в том, что уже известно, но твердо настаивать, что я только бизнесмен, и ничего больше. Уверен: что бы они с ним ни делали, он будет придерживаться этой версии. Поэтому я говорю:
- Да он действительно передавал через меня какието письма и посылки адресатам в Лондоне и Париже. По его словам, это были деловые письма и подарки. Он просил меня передать их просто потому, что это позволяло сэкономить время. Я не читал этих писем и не рылся в посылках, поэтому не имею ни малейшего представления об их содержимом.
- Но вы, конечно, помните какие-нибудь фамилии и адреса на конвертах?
- Боюсь, что нет. Я не любопытен. Передав их по назначению, я об этом просто забывал.
- А я-то думал, что, как и положено профессиональному шпиону, вы запоминаете такие вещи автоматически!
Я любезно отвечаю:
- Но я не профессиональный шпион!
Уже несколько суток у меня сильно болит нога; ночью мне кажется, что стальные спицы в моем бедре превращаются в леденящие и колющие сосульки. Мои тюремные ботинки сильно жмут: я говорю заместителю начальника тюрьмы, что нечего надеяться на мое сотрудничество со следователями, пока я передвигаюсь, подобно крабу. К моему удивлению, через час заместитель возвращается и заявляет, что вернет не только мои ботинки, но и всю одежду. На допросе подполковник делает гримасу, отдаленно похожую на улыбку, и говорит:
- Ну вот видите, мистер Винн, мы ведем себя вполне прилично, обращаемся с вами культурно.
- Очень рад. Надеюсь, культурное обращение подразумевает и право на бритье, - отвечаю я, почесывая свою щетину. - По-моему, эта растительность просто неприлична.
- Бритва запрещена, мистер Винн. Я уверен, что вы понимаете: нам совсем не хочется, чтобы вы порезались.
- В моем чемодане есть электробритва.
- Электробритвой пользоваться можно.
И вот я уже бреюсь в своей камере. Но ежедневные допросы продолжаются и начинают действовать на меня как снотворное из-за монотонности и отсутствия криков.
Мне дают послушать магнитофонную запись нашего разговора с Пеньковским, который происходил в ресторане:
Алекс благодарил меня за переданное ему письмо.
- От кого было это письмо, господин Винн?
- Не уверен, что помню точно, но, кажется, от какого-то парижского бизнесмена.
- А почему надо было привозить письма из Парижа контрабандным путем?
- Прошу прощения, но контрабандой я не занимаюсь.
Я согласился передать письмо, потому что - думаю, вы не станете этого отрицать - советская почта - не самая оперативная в мире.
- Разве вам было неизвестно, господин Винн, что доставлять письма контрабандным путем запрещено?
Уже из одного этого совершенно ясно, что вы шпион!
- Не вижу никакой связи. Я не знал, что передавать письма запрещено. У нас, в демократических странах Запада, это обычная дружеская услуга. Мне не были известны ваши порядки, но это еще не делает меня шпионом.
День за днем бесконечные монотонные вопросы: металлический голос подполковника и мягкий - переводчика, под молчаливо взирающим со стены Лениным. Я не перестаю спрашивать себя, что означает возврат моей одежды, электробритвы и сравнительное улучшение питания. Не воображают ведь они, в самом деле, что одежда и несколько кусков пищи развяжут мне язык? Крестики на моем календаре говорят о том, что я нахожусь на Лубянке больше полутора месяцев, в течение которых по-прежнему отрицаю все, кроме нескольких фактов, не дающих возможности даже советскому суду признать меня шпионом. Нет, причина этой снисходительности, наверное, в другом: судя по всему, британское посольство подняло шум и вынудило их разрешить мне свидание с его представителем. Разумеется, в случае визита британского дипломата я должен хорошо выглядеть и не жаловаться на слишком дурное обращение.
Похоже, так оно и есть: в одно прекрасное утро меня приводят в комнату, где стоят мои чемоданы, просят показать мой лучший костюм и через час приносят его вычищенным и выглаженным - вместе с галстуком и начищенными ботинками. Как только я одеваюсь, надсмотрщик и охранник - оба в штатском - ведут меня в административный корпус. По дороге я замечаю, что все другие охранники тоже одеты в гражданские костюмы. В честь визитера? Я думаю о том, кто это может быть, знаю ли я его. Охранник тем временем подводит меня к какойто двери, из-за которой появляется переводчик. Он меня предупреждает:
