Покончив с переодеванием спасителя и с приведением в чувство спасенного, пристав достал свою записную книжку и сказал:

- Ну, господа, а теперь приступим к формальной стороне дела.

Авнер начал оглядываться, предпочитая прогуляться по городу в больничной одежде, нежели иметь дело с формальностями, которые, насколько он знает, никогда еще к добру не приводили.

- Зачем нам формальности, господин пристав? Дело, как говорится, проще простого - один не умеет плавать, но решил во что бы то ни стало поплавать в воронке, а другой, умеющий плавать, показал ему, кто из них настоящий пловец. Вот и всё! - Так Авнер, желая избежать более близкого знакомства с приставом, старался преуменьшить значение своего поступка.

- А какие, вы думаете, будут формальности? Я только запишу имена обоих и адреса - и все дело.

Авнер горько улыбнулся. "Только имена и адреса, - думал он с грустной иронией. - Хорошо еще, что ему не обязательно знать мои титулы и что он не намерен посвататься к моей дочери..."

- Какая разница, господин пристав! Пишите: "И был спасен прохожим..."

- И не говорите! Мне нужно подать рапорт начальству.

Кроме того, я хочу, чтобы вас представили к награде. Вы ее честно заслужили.

- К чему мне награда? - отказывался Авнер от почестей. - Что я такого сделал? Человек чуть не утонул, надо же было его спасти!

- Нет, нет, не говорите! - Пристав желал во что бы то ни стало осчастливить Авнера. - Так уж заведено:

когда человек спасает тонущего, рискуя собственной жизнью, ему следует медаль "За спасение утопающих", а иногда и денежное вознаграждение. Как же иначе? Итак, ваша фамилия?

- Щупак... - еле слышно прошептал Авкер.

- Имя и отчество?

- Авнер Ошерович.

- Еврей? - пристав раздосадованно повел усами, будто над ним подшутили.

- Еврей, - ответил Авнер, чувствуя себя в чем-то виноватым.

- Гм!.. А где живете?

- Нигде... Я сегодня только приехал, шел с вокзала...

- Ага, понимаю, сегодня только приехал. А может быть, вы только завтра приедете? - съязвил пристав. - Если еврей говорит, что только что приехал, значит, у него нет правожительства, это закон... Ну, а документы у вас есть?

Единственный документ, имевшийся у Авнера, был его паспорт. Пристав посмотрел его и пожал плечами:

- Н-да!.. Неприятность, положение, как говорится, хуже губернаторского... Человек совершает такой героический поступок, и вдруг вот тебе и на! - бесправный еврей... Что же мне теперь с вами делать? обратился он к Авнеру, словно желая сказать "черт тебя сюда принес!" - Я обязан действовать по закону, понимаете или нет? - убеждал он, точно оправдываясь. - Если бы никого при этом не было, ну, тогда дело десятое... тогда можно было бы ради такого героического поступка закон побоку, оказать услугу человеку, но здесь, понимаете ли, у всего города на виду... публично... Представляете, я был на месте происшествия и не знаю, кто такой спаситель, как его зовут и куда он девался! Хорош я буду в глазах полицмейстера!

Нет, голубчик, ничего не могу поделать!

- А все-таки?..

- Нет, дорогой, и не говорите, - я человек женатый, отец семейства. Поверьте, мне очень жаль, но войдите в мое положение - я ведь не могу рисковать службой... - сокрушался пристав, точно не судьба Авнера зависела от него, а наоборот. - Но одно другому не мешает, медаль вы все-таки получите...

Авнер Щупак, наряженный в казенное белье и огромный халат, в черном котелке, надвинутом на глаза, бы/ препровожден в участок двумя городовыми.

Третий городовой нес его мокрую одежду.

В участке Авнеру выдали проходное свидетельство и отправили на вокзал в сопровождении городового, который должен был проследить за тем, чтоб Авнер уехал "к месту прописки".

- Насчет незаконно проживающих наш полицмейстер строг, - сказал ему пристав, - всех отправляет по этапу.

Только благодаря моему рапорту о вашем героическом поступке и по моей личной просьбе он изволил выдать вам "проходное" и разрешить уехать за собственный счет. Что же касается вашего проживания за пределами черты оседлости, то не бойтесь: я так напишу рапорт, что вы отделаетесь пустяком, в худшем случае, небольшим денежным штрафом. Счастливого пути! Будьте спокойны, медаль вы получите без задержки, - утешал пристав Авнера, - об этом уж я позабочусь...

1911

ПОКИНУТАЯ ЖЕНА

1

Вы уж мне поверьте, волнения, огорчения, неприятности, которые в наше время причиняют дети, пером не описать!

У меня лично, видите ли, одна только дочь. Конечно, у меня есть еще одна дочь, но та замужняя и сама немало гсря хлебнула от своих детей... И два сына у меня есть, но от них-то у меня одни радости. Вы можете подумать, что им бог знает как повезло... До Бродских и Высоцких им, разумеется, далеко, но ничего - живут потихоньку: один арендует мельницу, а ко второму, младшему, хорошо относится клибанчицкий помещик, вот и перепадает кое-какой заработок. Говоря о детях, я главным образом имею в виду мою младшенькую, изза которой я поседел раньше времени. Не подумайте, что она у меня, как иногда бывает, неудачная. Ничего подобного! Такая удачная, что мало кто с ней сравниться может.

Нет, особой красотой она не блещет - маленькая, щупленькяя, черненькая, в материнскую родню пошла, но такая милая, такая живая, подвижная, прямо огонь!

А глаза - одним взглядом сжечь может! А уменье вести беседу, а ум, понятливость, способности: и пишет, и читает на разных языках - любою мужчину за пояс заткнет.

По здравому рассуждению, такая дочь должна бы доставлять родителям только радости, а тут наоборот - моя младшенькая доставила мне неприятностей, и забот, и хлопот во много раз больше, чем остальные трое детей, вместе взятые.

Ей всего двадцать четыре года. И она уже успела и овдоветь, и остаться покинутой женой, и снова сделаться невестой. Слышали такое? Как это может быть? - вы спрашиваете. Э-э, дружище, вижу, наивный вы человек. Чего только не случается в Николкиной России! Вот послушайте любопытную историю.

Моя младшая дочь - зовут ее Бейлкой - была курсисткой, на фельдшерских курсах училась. Как она оказалась на фельдшерских курсах в Москве, если она училась на акушерских курсах в Варшаве, я вам подробно расскажу в другой раз. Эту историю тоже стоит послушать. Пока остановимся на том, что она поехала учиться на курсы в Москву.

Ну что ж, учишься на курсах, - может быть, ты и права, может быть, в наше время девушке, в самом деле, следует быть самостоятельной, но где это сказано, что, обучаясь на курсах, надо забыть об отце и матери и месяцами не писать им ни строчки?

Первое время, когда она жила в Варшаве, мы еще иногда получали письмецо, открытку или сообщение, что она получила деньги, - все же кое-что знали о ней. Но с тех пор, как она переехала в Москву, - ни слова. Хоть бы раз обмакнула перо в чернила. Только одну открытку от нее и получили.

"Дорогие родители! - писала она. - Я нахожусь в Москве и хлопочу о поступлении на фельдшерские курсы.

Пишите мне "до востребования", потому что, пока я не поступлю на курсы, у меня не будет правожительства, а если нет правожительства, нет и постоянной квартиры.

Временно живу у знакомых. Когда устроюсь, напишу подробно. Будьте здоровы, чего и желает вам ваша дочь Бсйлка".

Вот и все письмо С тех пор как в воду канула. Прошел месяц, и два месяца, и три месяца, полгода прошло, а писем все нет и нет. Я пишу ей "до востребования", посылаю телеграммы - ни ответа ни привета. Можете себе представить, каково у нас на душе. Прежде всего, Москва есть Москва, куда там денешься без правожительства?

Во-вторых, я ведь знаю свою дочь - еще живя дома, она дни и ночи шлялась с какими-то стрижеными девицами и длинноволосыми парнями в черных косоворотках. Только и слышно было - массовка, забастовка, сходка. А там, вдали от родительских глаз, и вовсе море по колено. Я начал догадываться, что курсы вообще здесь не главное.