- Когда? - не поняла Барбара.
- Где-нибудь через час-полтора. Нам нужно будет подготовиться и к обряду крещения. Церковь возрадуется своей новой сестре, которая уже прошла столько страданий, что душа ее стала чистой, как душа новорожденного. Готовьтесь.
Они вошли в старинный, стиснутый со всех сторон новыми домами костел, фасад которого напомнил Вике каменистые предгорья Кавказа. Там над обрывом сояла церковь Успения, в которой когда-то ее бабушка Матрена Захаровна читала молитву за спасение всего мира. Этот же костел внутри был скорее похож на дом: деревянные гладкие лавки, по левой стене - ажурные укрытия для причастия, она уже заходила в этот костел на прошлой неделе.
Когда мать Магдалина ушла, а Хендрик пошел проводить ее, Жака отослали в его комнату. Барбара буквально втокнула его туда.
- У меня камень с души спал! Сын, надевай самый лучший свой костюм и белую рубашку.
- Я ничего не понимаю?! Что происходит?
- Венчание происходит. Твое венчание! Слушай маму, одевайся.
Все это было хоть и желанно, но так неожиданно, что ему потребовался не только костюм, чтобы осознать происходящее. Он еще долго сидел в своей комнате один, представляя, что этой ночью он станет мужем, главой семьи. Потом он вскочил и начал убираться в комнате. Постель была перевернута вверх тормашками, он достал новое белье и вскоре вся его черная тройка была в пуху и перышках.
В это время Барбара и Элизабет готовили невесту. Элиз сказала Вике, чтобы та не волновалась: на ее глазах решаются все проблемы и решается вся жизнь.
- Ведь ты этого хочешь, сестричка?
Вика глотала слезы и, как пластилин, поддавалась лепке. Барбара принесла из спальни свою свадебную фату, и нажала ноготком на кончик носа Элизы:
- Обошел тебя братец.
- Ничего, мы еще посмотрим, - улыбнулась Элиза, - Хорошо бы придумать букетик. А белье? А платье?
Так они кружились по всей квартире собирая по сусекам все белое, что попадалось им на глаза. В комнату Элиз и Вики стащили белые занавески, белые сорочки Барбары, белые ленты, даже белое полотенце для крещения.
Возвратившийся Хендрик застал квартиру в разобранном состоянии, а сына вообще в ангельских перьях, и пошел на балкон курить, чтобы не видить этого безобразия. Прошел почти час, когда его позвали.
- Мы пойдем вперед, - сказала Барбара, натягивая плащ, - Вы приходите не сразу.
- Тогда, - Хендрик полез в карман, - вот это мой свадебный подарок.
На его ладони сверкнул маленький золотой крестик, он протянул его Вике.
- Возьми, дочка. Пусть будет твоим. Я купил его еще месяц назад.
Все посмотрели на Хендрика, и только теперь Элиз поняла, откуда ночью взялась монашка: отец готовился к экстремальной ситуации. Она повисла у него на шее и поцеловала в щеку. По пути Элизабет забежала в свою комнату и принесла коробочку - это было кольцо.
Тихо, как голос из далекого космоса, доносился из-под купола распевный голос отца Валентайна. Пока Барбара и Элиз вели Вику к алтарной части собора, переливы органа сопровождали их шествие. Матушка Магдалена ожидала их на возвышении у распятия. Потом музыка утихла и отец Валентайн спустился к ним.
Вика радостно принимала ритуал, это был сон, который ей очень нравился. Вскоре волосы ее были смочены "водами Иордана" и отец Валентайн, похожий на всех католических священников, круглоголовый, постриженный под горшок, с пояском на кругленьком животе, прочитал молитву.
Когда он заканчивал, Вика почувствовала, что спине ее стало необыкновенно тепло, она расслабилась и поняла, что все это не сон: сзади стоял Жак.
Небо спустилось и быстро почернело. Этот день прошел за разговорами с Плаховым, который и сам под конец утомился и попросился отдыхать.
Виктории не хотелось, чтобы ей рассказывали о родных здесь, в поезде, хотелось самой все увидеть. Петрович каким-то шестым чувством понял это, все вызнавал, как люди в других странах живут, чем питаются и сколько, к примеру, получают, много ли пьют, и вообще ... не будет ли войны.
Огни прожекторов и сигнальных фонарей освещали тесно пригнанные друг к дружке составы на большой станции.
- Пойду на перрон, - предупредила Виктория, - Вам купить чего нибудь?
- Не-не, деньги-то тратить, - отмахнулся старик.
Виктория уже не раз выходила из поезда, чтобы купить у торговок - этих бронзовых цветастых хозяюшек - масленые пироги с картошкой и отварную кукурузу.
Платформа была низенькой, поезда по обе стороны казались мрачными гигантами, готовыми ожить, зашевелиться. Пахло соляркой. Путевой обходчик простукивал вагонную оснастку. Соседний состав вскоре вздрогнул, фыркнул и вздохнул тяжело и обреченно. Виктория жевала резиновое тесто с картофельной начинкой, слушала переговоры торговок:
- Галина, много наторговала?
- Та ни-и, надо на пятый йти, там йще один московский...
- Какая это станция? - спросила Виктория в догонку.
- Так Ростов же ж, - покачала красно-зеленой с блестками косынкой приземистая женщина, продавшая Виктории пирожки, - Ну, бувайте, гражданочка, побегли мы народ кормить...
Это был Ростов-на-Дону. То-то встретился им на пути мост длиннющий над могучим красавцем-руслом, перестуки металлические минут пятнадцать длились.
Виктория вдохнула полной грудью свежий ночной воздух, пахнущий угольком, как вдыхают запах родного дома, давно забытый, приносящий на своих крыльях воспоминания.
И только тут обожгло ее - ведь домой едет, на родину. А вдруг не примет ее этот дом, а вдруг чужой она окажется, вдруг забыли ее, отвыкли... Зашлось сердце, заколыхалась душа, как речная гладь от брошенного камня.
Она всматривалась в море огней пролетающее, тающее за окном в ночной мгле. Где она юность, где окопы, где Нюра, девочки?.. Все здесь, все живы, только руку протяни. Да окаменела рука, затекла...
В ту их первую ночь она уже знала, что принадлежит Жаку. Понятие "жена" еще не существовало для нее, но долгие не раскрытые еще до конца чувства к этому молодому, сильному мужчине, приучили ее к мысли, что она - его часть, составная его жизни, и что все, что он говорит ей - говорит его устами сам Бог.
Она льнула к нему, целуя его, спящего, не могла насытиться его близостью, его кожей и его дыханием, понимая, что главное теперь не его близость, а сращивание ее и его судеб в одну.
