- И потом, она не католичка, - пожала плечом Барбара.
В это время в комнату вошел Жак. Он засунул руки в карманы брюк почти по локоть, так и бухнулся на колени, не вынимая рук, опустив голову.
- Ты что, сынок? Встань!
- Я не стану без нее жить...
У Хендрика зачесалась рука.
- Как ты можешь говорить матери такое!
Но Барбара смотрела на сына и лихорадочно искала слова, выход искала, спасение для сына и понимала, что спасение это - сидит сейчас одна одинешенька на кухне и боится их решения.
- Он - твой сын, дорогой, он - также отчаянно любит и готов на все. Что же из того, что он говорит об этом вслух.
- Поднимись и сядь, - приказал отец и выдвинул стул для сына, - Что ты хочешь, помимо суицида?
- Ты знаешь. Если мы обвенчаемся, ее никто не тронет.
- Как это мало - жениться только, чтобы она осталась в стране, заметила Элизабет.
- Помолчи, - снова бросил отец, но Жак перебил его:
- Ты не права, Элиз. Я всегда знал, что люблю Вику, но я только сейчас узнал, насколько она мне дорога, я сидел и думал, я представлял и не мог представить жизнь без нее. Бог уже все решил и давно наметил: она была создана для меня, почему же мы должны позволять им увезти ее?
- Ну, кстати, Бог ничего не говорил об этом нам с отцом, - заметила Барбара.
- Конечно, ведь нам прочистили уши лагерные надзиратели, мама.
Барбара потупилась, долгая пауза зависла над столом, Жак посмотрел в противоположные окна. Там было темно. Барбара поднялась и вышла из комнаты.
Она подошла к Вике, все еще сидящей в большой кухне, на табурете.
- Виктория. Мой сын хочет на тебе жениться и он просил нас об этом, сказала она по-фламандски, - Я понимаю его. Мы все понимаем его. Мы хотим ему счастья, да и против твоего счастья ничего не имеем. Ты понимаешь меня?
Вика кивнула. Она все понимала по тону.
- Ты хозяйственная, и ты заботливая. Ты скромна и у тебя неплохие манеры, может быть, вы и смогли бы быть хорошей парой. Но, очевидно, для тебя, как и для нас окажется непреодолимым вопросом вопрос твоей веры. Не отвечай мне сейчас! Я знаю, вы там в Советском Союзе все неверующие, но в тебе, в твоей крови все равно - другая вера, а по сути другая религия другая жизненная традиция, отличная от нашей. Это очень большой барьер. Это не просто отличие в крестном знамении, в списке святых и прочих формальностях. От католицизма рождается один уклад и способ мировосприятия, от православия - другой. Не хуже, не лучше, другой, как ты адаптируешься во Фландрии? Как? Ведь брак - это на всю жизнь. Не лучше ли сейчас отказаться от этой попытки, девочка?
Элиза пришла на кухню и тихонечко стояла за спиной матери.
- Мама, я переведу ей это на немецкий, а ты иди в комнату, тебя зовет отец.
Барбара поджала губы и ушла. Через пять минут хлопнула входная дверь.
Жак лежал на своей кровати ничком, Вика впервые вошла в эту комнату.
- Кто там ушел? - спросил Жак.
- А что, если я - я ушла? - Вика удивилась, что Жак не выглянул в коридор, ведь она и впрямь еле сдерживалась, чтобы не убежать на улицу - как же тягостна была эта ночь!
- Нет, ты не можешь меня бросить. Иначе зачем мы выжили?
- Да, ты прав. Это твой папа, Барбара сказала, что он скоро вернется.
- Куда это он в десять часов ночи?..
Еще через полчаса Хендрик вернулся. За ним в квартиру вошла женщина в черно-белых одеждах, старая женщина, в движениях которой была уже заоблачная легкость.
- Вот, мать Магдалина, это наши дети.
Старушка остановилась перед вышедшими в прихожую Викой и Жаком. Она посмотрела на них, словно они были нарисованы на картине, одобрительно кивнула и сцепив пальцы на животе, направилась в гостиную.
- Пусть пока побудут в своей комнате.
Барбара и Хендрик поспешили выполнить указание монашки и вошли в гостиную одни, закрыв за собой двери. Хендрик усердно старался угодить во всем невесте Бога, чрезмерно выказывая свое почтение. Он опускал глаза перед ней и ждал повода показать свою осведомленность в вопросах церковного этикета.
- Садитесь тоже, - предложила мать Магдалина, - вашу проблему, мадам Смейтс, ваш муж нарисовал мне по дороге. Это похвально, что вы обратились за советом к церкви. Что вас смущает?
- Различие в вере, она русская.
- Сколько они знакомы?
- С сорок третьего года, кажется. Они оба были в фашистских лагерях. Там и познакомились. Она мужественная девочка.
- У вас есть сердце? - вдруг спросила монашка.
Лицо ее при этом не выдавало укора, она словно и впрямь интересовалось, есть ли сердце у Барбары.
- Так что вы чувствуете своим материнским сердцем, что оно вам подсказывает? Любят они друг друга? Вот, к примеру, ваш сын?
- Мой мальчик? - Барбара задумалась, - А знаете, матушка, у него уже было увлечение. Девушка жила напротив, он был совсем другим. Я не чувствовала, что ради нее Жак перевернет небо и землю. О, простите, матушка. Но это так.
- Сейчас он сказал нам, что покончит с собой...- угрюмо добавил Хендрик.
Он был сверхрастерянным, глаза его бегали и выдавали его благоговение перед пожилой седовласой женщиной, умудренной божественной истиной, но он понимал, что эта ночь - решающая в жизни его сына, и не мог предать его.
- В наших руках его счастье, но как определить, что ему нужно?
- Пречистая дева Мария! Знаете, почему говорят, что Бог един, мои дорогие? - спросила мать Магдалина, - Да потому что, если бы людей создавали разные Божества, как бы могла возникнуть эта любовь? Она только доказывает, что все мы дети одного Отца. Да Бог создал разные народы, чтобы мы видели, как разнообразны таланты Создателя и Творца. И только. Но если соединяться эти дети - бельгиец и русская - не будет ли это высшим доказательством нашей любви и благодарности Ему, нашего понимания хотя бы своего собственного предназначения. Их дети - ваши внуки - станут олицетворением их любви и веры в Единого Бога. В жилах их детей будет течь кровь двух народов, и это будет символом объединяющей любви и единой веры. А не грехом, поймите!
- Но как же нам быть сейчас, матушка, завтра ее могут забрать от нас?
Неожиданно мать Магдалина вынула руку из широкого рукава своей сутаны и посмотрела на часики.
- Приходите в собор святого Доминика, я попробую договориться с отцом Валентайном.
