Или хромой Хайнрих не мог идти достаточно быстро, или они просто слишком поздно попали в Ландсберг, но до продовольственного склада с печеньем и ликером они уже не добрались. Их остановил пулеметный огонь из садов. Жутко близко. Тихий утренний час в Ландсберге кончился. Пулеметный огонь перекинулся на черепичные крыши. Как посыпались обломки! С ратуши обгоревшая глина дождем полилась на мостовую. Одно окно разбилось прямо над Хайнрихом. Осколки стекла упали на шляпу.

Из проходов среди плодовых деревьев солдаты выходили широким фронтом, как цепь загонщиков в охоте на зайцев. Не ища укрытия. Как на прогулке. Бегом из этого проклятого города!

С юга сплошным потоком шли повозки, повернувшие обратно: дорога на Мельзак была уже перекрыта. Назад к указателю на Цинтен. Штепутат хлещет лошадей. Но до указателя уже не добраться. Цепь загонщиков приближается и оттуда. Обратно! Попробовать выйти на Цинтенскую дорогу огородами. Телеги валят плетни, кусты смородины, торчащие капустные кочерыжки. Теперь через вспаханное паровое поле. Деревья там вдали - это дорога на Цинтен.

"Ложись", - шепчет Марта. Она сидит рядом с Германом и прижимает его к подушкам, защищает его своим телом. Герман пытается поднять голову. Перед ним две мужские задницы. Между ними кусок серого неба, качающийся вправо и влево. Ветки дикой груши. Жидкий столбик дыма, поднявшийся неизвестно откуда. Над головой Герман замечает в навесе дыру размером с кулак. Ага, это они прострелили.

- Ложись, мальчик!

Просто невероятно, как Хайнрих колотит лошадей. На толстом заду Зайца появляются черные полосы. А то, что течет по его ногам, - это кровь. Попали в Зайца! Герман не сводит глаз с отца в твердой уверенности, что он вдруг опрокинется назад, ляжет на одеяло, раненный, залитый кровью. Но Штепутат все так же вздергивает руками, хлещет вожжами по лошадям.

И вот телега встала. Как близко стреляют! Герман слышит голоса. Он подвигается к отцу, видит, что остановились перед длинным рядом деревьев вдоль Цинтенского шоссе. Прямо в поле. Через канаву не переехать. Повозки справа и слева. Некоторые сломались. Лошади, с полной сбруей легшие в снег, взбрыкивают задними ногами, грызут хлопья пены. Повисла на откосе и парадная карета поместья Йокенен. Блонски соскакивает с козел. Отпрягает одну лошадь. Выдергивает ее из канавы. Взлетает ей на спину. Бьет животное руками и ногами. Скачет один в Цинтен, все время по краю дороги, под защитой деревьев. Вслед маленькому Блонскому разряжают целый диск автомата, но не попадают. Он прорвался.

Герман поворачивается кругом. Видит ватные куртки. Меховые шапки с красной звездой. Повешенные на шею автоматы. Они спокойно подходят из ландсбергского предместья. Время от времени стреляют в воздух, чтобы не становилось слишком тихо. Немецкий связной-мотоциклист, наверняка хотевший доставить из Цинтена в Ландсберг важное донесение, в ужасе разворачивается и бросается наутек.

"Вот и приехали", - сказала Марта, на удивление спокойно. Ни казаков, ни сливовых деревьев.

Ватники прыгают через канаву, приближаются к стоящим повозкам. Эй, да они уже о себе позаботились. Из ватников выглядывают горлышки бутылок с лимонным ликером, в руках пачки печенья.

- Нас застрелят? - спрашивает, дрожа, Герман.

- Да выбрось ты это, Карл, - говорит Марта, показывая на партийный значок на отвороте пиджака. Штепутат оборачивается, выглядит так странно, смотрит на лежащего позади мальчика. Перед Хайнрихом и своей женой он бы не постыдился. Но перед мальчиком! Что он о нем подумает? Не должен ли он в этот час сохранять верность всему тому, во что раньше так верил? Да, если бы это было так просто: снять эту штуку, бросить ее в снег и начать новую жизнь!

Перед повозкой Штепутата стоит маленький русский солдат с круглым лицом. "Слезай!" - показывает он большим пальцем вниз. Пока мужчины спускаются, из-под навеса выглядывает лицо Марты. Рука протягивает маленькому солдату полупустую бутылку с ромом. Вот он, мирный ром, отложенный, чтобы выпить за окончательную победу. Маленький, похоже, не очень интересуется полупустыми бутылками рома, и подошедший второй солдат берет бутылку себе. Он же понимает и толк в часах. Штепутат с готовностью отдает ему свои золотые карманные часы. У Хайнриха дело затягивается, так что нетерпеливому любителю часов приходится отрывать цепочку вместе с пуговицей на жилете. Собиратель хронометров идет дальше, направляется, следуя тонкому нюху, к сломавшейся карете, в которой майорша и маленькая бледная женщина скрывают свои драгоценности. Около Штепутата остается только маленький русский. Спрашивает, есть ли оружие. Штепутат, с его пагубной привычкой к честности, кивает головой. В то время как у Марты перехватывает дыхание, Штепутат запускает руку под сиденье и протягивает солдату Красной Армии свой маленький револьвер. Ну, теперь уж обязательно случится что-то страшное. Но маленький русский только мельком взглядывает на револьвер, не находит в нем ничего интересного и небрежно швыряет в поле. Тем временем он обнаруживает на куртке Штепутата партийный значок со свастикой.

- Гитлер капут, - смеется он и срывает значок. Смотрит на него, как маленький ребенок, разбирающий на части дохлого майского жука. Вдруг его глаза начинают сиять. Он опускает значок Немецкой Национал-Социалистической Рабочей Партии в карман - привезти сувенир матери на Волгу.

Гитлер капут! Война капут!

Заметив за занавеской бледное лицо Германа, солдат бросает в повозку пачку печенья. Так что Герману все-таки достается печенье Четвертой армии.

Охотник за часами между тем добирается до Виткунши, видит у нее на шее серебряный амулет - рыбу, извивающуюся вокруг креста, - хочет его взять, но не учитывает упорства Виткунши. Она воет и визжит и никак не хочет держать упрямую голову неподвижно, чтобы любитель часов мог спокойно снять украшение. Ничего не поделаешь, пришлось пустить в воздух очередь из автомата. Солдат, не снимая рукавицы, берет за цепочку и сдергивает ее рывком. Без пролития крови. На шее Виткунши остается только красная полоса.

Все. Война уходит дальше. Только изредка еще раздаются одиночные выстрелы. Вот, значит, как оно выглядит, когда через тебя перекатывается линия фронта. Герману это представлялось гораздо страшнее - с развороченной землей, с оторванными человеческими конечностями и кровью со всех сторон.