Она стащила сапоги и рывком - шубу, отбросив все это под вешалку. Затем шагнула и села рядом с мужем на пол. Сидела, подтянув колени и уронив между стройных ног красивые, с гладкой, ухоженной кожей, руки.
- Боря, прости меня... - сказала тихо, откидывая голову и закрывая глаза.
- Я обзвонил все больницы, морг, "скорую помощь", поднял на ноги весь горотдел, ГАИ. Мы с Наташей не отходили от телефона... и каждый раз боялись поднять трубку, чтобы, не дай Бог, не услышать самое страшное. Анастасия... Настя... - он умолк.
Так ее мог называть только один человек - ее летчик-ас, оставшийся насегда молодым и красивым и навечно тридцатилетним. Но, похоже, она не обратила внимания и продолжала отрешенно молчать. Он ждал ее реакции или хоть слабого отклика, пытаясь прислушаться не разумом, а душой. Но вокруг плотной завесой стояла лишь обволакивающая, липкая, какая-то сырая и холодная, тишина. И даже в ней Родионов старался отыскать тайный, скрытый смысл, который, проявившись, возможно, озарит его неведомым, истинным знанием. Он был готов поверить, если надо - убедить себя в том, что и она испытывает те же чувства.
Она испытывала жуткую головную боль и нестерпимую тошноту...
- Извини, мне плохо.. - быстро выговорила жена, опрометью кидаясь в ванную.
Борис Николаевич сжал челючти и мысленно выругался. Он попробовал подняться, перекатившись набок и встав на четвереньки.
"Второго секретаря горкома партии - ВЛАСТЬ! - поставили на четвереньки. И кто?!! Свои - самые близкие и родные...", - пронеслась в голове шальная, сумасшедшая мысль и ему стало нестерпимо стыдно и обидно, как никогда прежде в жизни.
... Оставалось совсем немного времени до того момента, когда в столь же пикантную позу поставят великую Державу. И тоже - все свои, самые, что ни на есть, "родные и близкие". Только уже никому почему-то не будет ни стыдно, ни обидно...
Потом они долго сидели вдвоем в кухне. Он заботливо и услужливо отпаивал ее крепким чаем, перед этим насильно заставив съесть несколько ложек горячего, наваристого борща. Она никогда не замечала в нем прежде столько искреннего участия и любви.
" Я, конечно, виновата сама. Строила все эти годы Бог весть что из себя. А надо было быть просто обыкновенной бабой. Не сидеть часами за фортепиано, не читать заумные книжки, не шляться по концертным залам, а работать где-нибудь, научиться шить, вязать, иногда напиваться до потери памяти и рожать, рожать, рожать. Может, именно в этом и есть наше бабье счастье? Ведь рванула же одна из моих прабабок за своим князем в Сибирь! А мне чего не хватает? Прав был "Немо" - утром я буду с ненавистью вспоминать себя, сегодняшнюю, вернее, уже вчерашнюю. Гульнула на всю катушку, как купчишка-золотопромышленник! И перед Наташкой неудобно... Господи, как я ей в глаза смотреть буду, после всего? Хорошо, хоть Боря ни о чем не спрашивает. Почему я была к нему так равнодушна и бессердечна? Он-то, положим, не виноват, что Олег разбился. Да и выходила я за него по собственной воле, никто на аркане не тянул. Хоть и без любви. Наверное дело все-таки во мне..." - размышляла Анастасия, механически размешивая сладкий чай в кружке.
Словно издалека до нее доносились слова Родионова. Она попыталась сосредоточиться на них и когда, наконец, осознала услышанное, резко вскинула голову.
-... Я не спрашиваю, с кем ты была и где, - монотонно звучал голос Бориса Николаевича, но вот в нем появились так хорошо знакомые ей властные, вещающие истину в последней инстанции, интонации: - Но я умоляю, Настя, впредь, если тебе потребуется снять напряжение, отдохнуть от дома, кухни, вообще от всех этих житейских забот и рутины, - скажи и я все устрою. Ты могла бы завести подруг, естественно, соотвествующего ранга и положения и прекрасно проводить время: иногда и выпить, посплетничать. Я не исключаю в твоей жизни и легкого флирта. Все мы живые люди, и нам время от времени требуется внимание простых смертных. Но, пожалуйста, прошу тебя: в городе ты должна, нет - просто обязана! - вести себя соответственно занимаемой мной должности и положения. Я с ужасом думаю, что завтра мне предстоит пережить далеко не лучшие часы в своей жизни. В глаза, как ты понимаешь, никто ничего не скажет, но уж за спиной...
- Я могу завтра пойти с тобой на работу, - спокойно проговорила Анастасия. - И вместо тебя дам в морду любому, кто хоть словом или взглядом попытается намекнуть на сегодняшнее. - Она отставила кружку с чаем и, сложив руки на столе, глядя на него в упор, продолжала: - Знаешь, Родионов, я сейчас, как дура, мечтала: многое у нас с тобой могло бы сложиться и во что-то вырасти.Я, представь, домечталась в мыслях о ребенке! Обвиняла, корила себя... Родионов, ты можешь из второго стать первым, из первого -даже президентом, но ты никогда не станешь Кавалергардом, потому что всю жизнь прожил, как завистливое, алчное и тупое существо под названием "быдло". - Она встала, запахивая на груди теплую, пуховую шаль. Смерив его уничтожающим взглядом, четко проговорила: - С этой минуты я тебе ничего не должна, а вот ты... Ты должен вернуть одному человеку все, что у него украл! Видишь ли, даже 500 миллионов долларов не стоят покоя моего и моей дочери.
Она попыталась выйти из кухни, но внезапно вскочивший Родионов преградил ей путь.
- Пропусти, - потребовала Анастасия. - Теперь меня не удержит рядом с тобой ни Господь Бог, ни Сатана.
- Значит, ты была с ним?! - свистящим шепотом, сквозь зубы процедил он.
- С кем, с ним? - спросила она с интересом.
- Ты, как последняя тварь, легла под этого... этого уголовника?! Под недобитого фашиста?! - словно не слыша ее, брызгая слюной, кричал муж.
- Родионов, ты уж как-нибудь определись, кто он: политический или уголовник? - холодно усмехнулась она.
- Он - кровник! Слышишь, ты, тварь, кровник он теперь мой!!!
- Я устала, - вздохнула она. - Пропусти меня.
Анатасия не успела даже испугаться. Родионов, с неожиданной хваткой вцепившись ей в волосы и молниеносно намотав их на руку, с силой толкнул ее голову в сторону навесного кухонного шкафа. Ее лицо осталось спокойным и в тот момент, когда острый, окованный металлом угол, стремительно, словно копьем, вспорол хрупкую и тонкую височную кость.
