Бензин сделал свое дело.
Через несколько минут веселое пламя ревело и бушевало на всем видимом участке просеки. По-прежнему надрывались двигатели бульдозеров, звенел высокий командирский голос Иванова, неожиданно хорошо слышимый в общем гуле, гремели гусеницы, и все это, вместе взятое, еще больше стало напоминать обстановку настоящего сражения.
Занявшись устройством пала, мы сложили наш инструмент на бровке и, переместившись по фронту своей делянки, отошли от этого места на некоторое расстояние. Теперь там начал работать бульдозер, тянущий минерализованную полосу. Опасаясь, что он может засыпать или, чего доброго, искалечить своим мощным отвалом казенное имущество, я поспешил туда. Однако, едва я сделал десяток шагов, случилось нечто такое, что запомнится, наверное, на всю мою жизнь.
Высокое дерево, запылавшее, как свеча, вдруг изогнулось под ударом внезапно налетевшего ветра, разбрасывая огненные искры. Горящие головни, ветки, сучья дождем осыпали просеку. Тут я увидел, что и бульдозер загорелся. То ли для лучшего охлаждения, то ли по небрежности боковина капота дизеля была снята, и прямо оттуда вырвалось пламя, повалил густой черный дым. Опешив от неожиданности, я остановился, - словно на столб наскочил. Из кабины бульдозера пулей выскочил человек в синем комбинезоне и стремглав бросился прочь. С противоположной стороны появилась бегущая фигура, на миг алое пламя блеснуло в стеклах очков. Это Липский, на ходу решительно сбрасывая куртку, спешил к бульдозеру.
- Куда! Ду-ура! Сейчас рванет, - заверещал бульдозерист, - по чертежам не соберут!
Меня этот крик словно подтолкнул, выведя из секундного транса. Я тоже сбросил штормовку и подбежал к машине, мигом запрыгнул на блестящую, отшлифованную землей ребристую гусеницу и принялся вместе с Липским сбивать пламя. "Лишь бы огонь не добрался до топливного бака, - думал я, - а если мы с Митькой не потушим двигатель, будут дела - пожар тогда пойдет хлестать до Малой Слободы, черта лысого его остановишь".
Огонь никак не хотел отступать.
Мой взгляд упал на конический корпус топливного фильтра. Из его плохо затянутого штуцера сочилось горючее, это, по-видимому, и послужило первопричиной того, что дизель вспыхнул как свеча. "Надо как можно быстрее перекрыть краник", - озарила меня догадка.
Пламя обжигало лицо, руки. Изловчившись, я в два приема все-таки повернул треклятую рукоятку.
- А ну! Посторонись! Прими в сторону! - раздались голоса сзади нас.
Это подоспели другие ребята и вездесущий Иванов. На двигатель полетели лопаты песку, заработали автомобильные огнетушители. Через минуту-другую все было кончено: машину мы отстояли. Подкоптились мы с Митяем, правда, изрядно. Я, например, чувствовал себя, как паленый кабан: обгорели волосы на лбу, брови, ресницы, рукава рубахи. Пострадали и наши штормовки.
Иванов, отбросив опустошенный баллон огнетушителя, подошел к нам, положил маленькие цепкие руки на плечи мне и Мите, слегка потряс.
- Эх, ребята... - только и выговорил он, а глаза его то ли от дыма, то ли еще от чего влажно блеснули. А по мне словно ток электрический прошел.
- Молодцы, спасли машину, а то и так времени в обрез на защитную полосу, - похвалил нас директор леспромхоза.
- А ты что же, - рявкнул он на топтавшегося здесь же бульдозериста, кишка тонковата, а? На поверку-то, а?
- Что я, больной, что ли, из-за железяки головой в петлю лезть, ощерился бульдозерист, - да пропади она пропадом! Голова у меня одна, а этого добра еще мильен штук наклепают.
- А люди? А лес? - яростно тряс кулаками Иванов. - Да я б тебя, стервеца, в три шеи выгнал! А было б на фронте...
Бульдозерист почему-то начал чистить рукав комбинезона.
- Да ладно, гнать... Нечего кулаками-то махать. Подумаешь, я и сам могу уйти. Что я, себе получше места не найду? Горбатишься у вас неизвестно за что.
- Погоди, погоди, - вмешался директор леспромхоза, - выходит, ты так рассуждаешь: я, мол, не герой, с меня и взятки гладки. Трусости стыдиться надо, а ты ее напоказ выставляешь, будто медаль. "Из-за железяки" - разве можно так говорить! Тебе доверили сложную, сильную машину, она, знаешь, в какую копеечку влетела государству? В нее труд тысяч людей вложен!
Меня тронул за локоть Пашка.
- Пойдем. Чего на него глазеть? За длинным рублем на Север подался. Такому копейку посули - за зайцем погонится. Ничего, сейчас с него начальники стружечку-то лишнюю снимут!
Уже уходя, я услышал:
- А посмотри, до чего же ты бульдозер довел? Кругом и масло, и топливо подтекают! Немудрено, что как факел дизель вспыхнул. А где боковина капота? Из-за твоей халатности хорошие парни головами рисковали!
Это про нас, про Митьку и про меня. Не могу утаить - слышать это было очень и очень приятно.
ЗАПИСЬ 6
Знала бы мама, чем придется здесь заниматься, какие изгибы лежат на пути к золотому идолу! В общем, пожар дальше защитной полосы не пошел. Встречный пал, минерализованная полоса и все другие наши усилия не пропали даром: Слобода и огромный массив примыкающего к ней "делового" леса были спасены от прожорливого огня. Уже поздним вечером все участники баталии, кроме оставленных на всякий случай постовых, собрались домой. В кузов грузовика набилось порядочно народу.
Все были изрядно закопчены; не знаю, как кто, а я еле на ногах держался. Но ехали весело, с шутками. Песни пели. Старые песни. Почему только старые песни? Я подумал об этом и понял: новые песни, которые молодежь, то есть мы, уважает и чтит, - они, может быть, тоньше, интимнее, они обращены к сложным оттенкам чувств. Хорошо спеть песню Таривердиева или Тухманова в тесном кругу в городской квартире или, в лучшем случае, у костра под гитару. "Мне кажется, что вы больны не мной" спеть в громыхающем, подпрыгивающем на поперечных бревнах таежной лежневки КрАЗе нельзя, да она и не нужна там.
Зато с каким наслаждением мы пели "Катюшу"! И еще старинную солдатскую "Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать". Вот это да! Это музыка!
У конторы стояла Инга в платочке, завязанном, как у всех деревенских. Увидев нас, она, попытавшись оттянуть в сторону туго натянутую на бедрах ткань брюк, сделала книксен.
