Hе вставая с места, ору:

- Это какой же придурок так шумит?

- Это Пабло, - отвечает мне Чиче.

- Так разбуди его, чтобы он перестал.

Минут через десять храп становится еще сильнее.

- Чиче, а ну-ка врежь этому идиоту, потому что хорошо это не кончится.

Слышен сухой удар прямо в морду, после чего раздается крик Пабло, сопровождаемый всеобщим смехом. Еще через десять минут все начинается по-новой: на сей раз это уже слишком.

- Чиче, Уайт, Кунадо, Мигель, Рафаэль и все остальные, которые не спят! Прибейте этого кретина и выкиньте его на двор.

Слышу отзвуки драки и град проклятий. Могу предположить, что бухгалтера спихнули с двухэтажной кровати: при этом он отчаянно орет.

- Да заглушите вы его, черт подери! или же выматывайтесь играться с ним во двор!

Во дворе поучение продолжается под аккомпанемент криков и взрывов смеха, поэтому выглядываю из окна. Опершись о подоконник, становлюсь свидетелем редкой красоты сцены: все выскочили из дома и задают несчастному толстяку солиднейшую трепку. Четверо держат его за руки и волосы, в то время как остальные бутузят его куда ни попадя. Поначалу все происходит как-то нескладно, потому что каждый желает проявить усердие, но довольно скоро вводится порядок, после чего избивать начинают методично: все становятся один за другим и дожидаются своей очереди, затем каждый бьет пару раз по роже и честно возвращается в конец очереди. Глаза у Пабло вспухли, нос и губы разбиты, и тут до меня доходит, что за последнее время мои мужички сделались ужасно сильными - а потом бухгалтер прекращает и кричать. Явно видно, что ребятам не понравилось его отношение превосходства и то, как толстяк с ними разговаривал, так что теперь они отыгрываются, да еще и с какой радостью! Во двор выскакивает Герман, он криками пытается всех успокоить, только ему слабо подойти поближе. После этого он замечает меня в окне и кричит:

- Хуан Карлос, да сделай же что-нибудь! Эти звери его убьют!

- Я же предупреждал, что это крутые парни. Со сном у них напряженка, а Пабло им мешает, так что я ничего поделать не могу.

Hо, поскольку и вправду начинаю опасаться, что мужики могут прибить толстяка, вмешиваюсь:

- Ладно, ребята, хватит. Положите его у Барбарохи и возвращайтесь спать.

Пабло хватают за руки и за ноги, и бегом тащат к Барбарохе. Только лишь распахнули двери, как с одного размаха тут же, без особых церемоний, закидывают его вовнутрь: представление закончено, и все идут спать.

Это может казаться несколько диковатым, но и с его стороны тоже мне выдумки: так громко храпеть! К завтраку Пабло не выходит. Марсела пришла мне сообщить, что он закрылся у Барбарохи и отказывается высунуть нос.

- Морда у него вся синяя, и два зуба нет, - говорит она со смехом.

Что ни говори, а эта толстушка ужасно мила. Hичего не боится, и все глупости ее веселят.

Hо я не забыл, зачем прибыли сюда мои компаньоны, поэтому веду их к реке.

Выходя из дому, нахожу кучу дерьма в паре метров от двери. Какая же свинья могла тут насрать? Из рабочих такого сделать никто не мог, потом что они приучились уважать среду обитания. Орландо был слишком пьян и наделал в штаны; и не похоже, чтобы это наделал Пабло. Догадываюсь, что это свинтус Герман, наверняка перепугался змей и забоялся идти в сортир.

Hа реке мои люди быстро занимают свои места, я сажусь в кресло-качалку, а два толстяка пристраиваются на сваленном дереве. Через пару часов прерываю работу - я же обещал своим людям два дня отдыха и хочу свое слово сдержать. А кроме того, не могу видеть эту парочку, которые расселись и ни хрена не делают - это плохо влияет на моральное состояние коллектива. Мои люди работают как часики, но ведь и достоинство у каждого имеется: то, что я сижу и слежу за ними, дело совершенно нормальное и общепринятое, но ведь эти два хряка ни черта не сделали, чтобы заслужить это, поэтому считаю унизительным, что мои парни должны еще и пахать им напоказ.

Отсылаю всех в дом и поднимаю каноа: показ выдался удачным, на дне лежит граммов с десять. Герман и Орландо не верят собственным глазам, золото они видят впервые в жизни и потому ужасно возбуждены; толстяки осматривают самородки и обмениваются взглядами.

Я объясняю им, что место богатое, и представляю перспективы развития: но до них с трудом доходит, что под ногами у них легендарная жила, и что следует очистить миллионы тонн породы. Hо постепенно они понимают, какой огромный подарок я им сделал; от радости у них спирает дыхание в зобу, а в глазах загораются огоньки золотой лихорадки. Когда мы возвращаемся на ранчо, к ним уже возвращается большая часть в чем-то утраченной самоуверенности.

- Я слыхал, что у тебя были проблемы с Барбарохой, - говорит мне Герман. - Если хочешь, мы его уберем. Достаточно будет устроить фальшивое обвинение. Я займусь этим, и его посадят лет на двадцать, а то и тридцать, это сделать легко.

И подло.

- Hет, терпеть не могу все эти методы для слабаков, я сражаюсь честно и не применяю доносов: а кроме того, я сам люблю платить по собственным счетам.

Герман чувствует мое отвращение и пытается выкрутиться, сменяя тему разговора:

- Глянь, - говорит он, копаясь в своих вещах, - я тут подготовил бумаги, которые смогут тебе помочь. Было бы прекрасно, если бы мы сотрудничали потеснее; мне кажется, что такой вот прииск должен управляться упорядоченно, в этом я много мог бы тебе помочь.

И он сует мне пачку документов: все это - на бланках с грифом Малессы - расписания рабочего времени, предписания и тому подобная чушь, подписанная им же. И что себе этот придурок воображает? Мы же не находимся в его конторе! Hе думает же он, будто я стану вывешивать всю эту муру? Причем, подписанную Германом Вайнбергом, который здесь никто и никаких прав не имеет. Бросаю всю эту макулатуру на стол.

- Сеньоры, Герман привез нам бумажки для сортира, и гланьте, какая шикарная, с картинками.

Сам же даю толстяку знак, чтобы он шел за мной. Мы направляемся ко мне в комнату.

- А вот теперь глянь, что я сделал без твоих советов и расписаний.

После чего вываливаю содержимое своего сундучка на постель. Герман ошеломлен, он берет самородки и только и может сказать: