– Я читала во вчерашней газете про завещание Айрис. Она правда хотела, чтобы её рецепты были опубликованы? Или ты это сам придумал? Мне это показалось очень похожим на «квиллеризм».
– «Если вы прочитали об этом во "Всякой всячине", то это правда», – процитировал он.
– В таком случае, когда опубликуют её кулинарную книгу, я хочу купить себе первый экземпляр.
– Я надеялся, ты согласишься стать её редактором, Милдред. Как я себе представляю, рецепты надо будет отредактировать и проверить. Айрис была из тех кулинаров, что готовят на глазок – горсть этого, кусок того. Я возьмусь быть у тебя официальным дегустатором.
– Почту за честь! – сказала Милдред,
– Хочу тебя предупредить: почерк у неё – египетские иероглифы.
– Квилл, я тридцать лет проверяла школьные сочинения – я могу прочесть всё на свете.
Он хотел было начать расспрашивать её о Кристи, но решил, что благоразумнее отложить это до десерта. Выходило, что каждый раз, приглашая Милдред пообедать, он рассчитывал выудить кое-какую информацию из её необъятной памяти, хоть он и старался это искусно замаскировать. Поэтому он спросил её о новой выставке, которая должна была вскоре открыться в музее. (Милдред была председателем выставочного комитета.)
– Её закончили три недели назад, – сказала она, – но мы откладываем открытие, чтобы оно совпало с началом золотой осени, – так сказать, ещё один пункт программы. Вся экспозиция посвящена катастрофам в истории Мускаунти. Публика любит катастрофы. Уж тебе-то это должно быть известно. Разве тираж «Дневного Прибоя» не поднимался каждый раз, когда происходила крупная авиационная катастрофа или землетрясение?
– Как же вы передадите ощущение катастрофы в маленьком музейном зале? – спросил он.
– Да, на это требуется некоторая изобретательность. На стенах мы развесили увеличенные фотографии, и, скажу тебе, тут поднялись такие споры… Один из членов нашего комитета, её зовут Фран Броуди – это так, для сведения, – отыскала в музейных архивах сомнительную фотографию. Не написано было ни откуда она, ни кто её принёс, только нацарапана на обороте дата: тридцатого октября тысяча девятьсот четвертого года. Ни о чём не напоминает?
– Это когда нашли тело Эфраима Гудвинтера?
– Дата, которая всегда будет жить в сплетнях за чашкой кофе! Это был просто моментальный снимок – отвратительного качества фотография Дерева повешенных, на котором висит, предположительно, тело на веревке. Фран хотела её увеличить, сделать три на четыре фута. Я сказала ей, что это будет погоня за дешёвой сенсацией. Она сказала, что это история нашего округа. Я сказала, что так мы будем потакать дурному вкусу. Она сказала, что это объективное свидетельство. Я сказала, что это вполне может быть ковер, скрученный и связанный так, что напоминает тело.
– А кому и зачем это могло понадобиться?
– Квилл, ненавистники Эфраима чего только не делают, чтобы «доказать», что его линчевала группа людей, одетых в белые простыни. В музее, кстати, даже хранится простыня с двумя прожженными в ней дырками для глаз. Её будто бы нашёл пастор Старой Каменной церкви, и нашёл как раз тридцатого октября тысяча девятьсот четвертого года и как раз около Дерева повешенных. Думаю, что её специально там забыли, чтобы преподобный отец её подобрал.
– В твоих словах мне слышится изрядная доля скептицизма, Милдред.
– Если хочешь знать моё мнение, так вся эта история с линчеванием – выдумка. Предсмертная записка Эфраима хранится у Джуниора Гудвинтера, и почерк совпадает. Джуниор нам разрешил снять с неё ксерокс для выставки. Ну, конечно, Фран Броуди – знаешь, она иногда бывает такой с… склочницей – сказала, что это предсмертное письмо – подделка. И всё опять пошло по новой, и Ларри пришлось вмешаться в качестве третейского судьи. В результате нашли компромисс. Мы озаглавили раздел о катастрофе на шахте Гудвинтера «Правда или миф?». Так и будет написано большими буквами. Там будут выставлены якобы предсмертная записка и якобы фотография повешенного, но только в натуральную величину. Никаких сенсационных фотографий во всю стену!
– Я рад, что ты не сдала позиций, Милдред. И никогда не сдаешь! Фран, кажется, когда-то у тебя училась?
– Да, лет десять назад. А теперь вот стала дизайнером интерьеров и любит попререкаться со своей старой учительницей. Талант у неё, конечно, есть, но она и в школе всегда была трудным ребенком, и до сих пор такой осталась.
За супом Квиллер спросил:
– Ты была сегодня на открытии магазина «Эксбридж и Кобб»?
– О, это было нечто фантастическое! – воскликнула она. – Тебе стоило туда сходить. Угощали превосходным шампанским с легкими закусками. Собралась вся наша элита. Все разоделись ради такого случая. На Сьюзан было платье, сшитое по специальному заказу, и выглядела она просто потрясающе, впрочем, она всегда так выглядит. Мне бы её фигуру. Я там познакомилась с сыном Айрис такой интересный мужчина. А какие там продавались вещи – ты просто не поверишь! Чиппендейловский стул за десять тысяч долларов! Даже не кресло, а обычный стул! И комод за девяносто тысяч!
– Кто же в Мускаунти станет платить такие суммы?
– Не смеши меня, Квилл. Здесь полно потомков старых богатых семейств. Деньги у них имеются, хоть они этого и не афишируют. Доктор Золлер, Эвфония Гейдж, доктор Галифакс, Ланспики вполне могли бы заплатить, да и ты сам – разве нет?
– Я тебе уже говорил, Милдред. Я не умею приобретать веши ради вещей. Если я не могу это съесть или надеть на себя, то я это не покупаю… Айрис и Сьюзан должно быть, вложили в этот магазин целое состояние
– Вложили, – кивнула Милдред, – а теперь всё это заполучила Сьюзан. Что ни говори, повезло ей, – и понизив голос, добавила: – Не говори никому, но – судя по тому, что я заметила сегодня днем, – у неё и на сына Айрис имеются виды. Я случайно узнала, что из гостиницы он съехал в четверг вечером, а из города уезжает только завтра. Гостиничный аудитор женат на одной даме из нашего школьного совета, а я их обоих, Сьюзан и Денниса, видела сегодня в магазине у Ланспика.
– Я бы пошёл на открытие, – сказал Квиллер, – но у меня было интервью с интересной молодой женщиной – Кристи Фагтри.
– Как же, помню её, – сказала Милдред. – Была у меня такая в художественном классе – вязать хорошо умела. У неё были загадочные глаза, я такие видела у одной кинозвезды, не помню только у кого. Кристи вышла замуж и уехала. Она что, вернулась?
– Она вернулась и живёт на своей родовой ферме, выращивает коз и продаёт молоко.
– Что ж, главное – по-своему, не похоже на других. Кристи всегда была не похожа на других. Когда остальные ученики ткали из акрила и шенили, Кристи плела из кукурузной обертки и молочая.
– Ты знаешь того парня, за которого она вышла? Его фамилия Уоффл.
– Я знала только, как он выглядел и какая у него была репутация, и, по-моему, Кристи сделала плохой выбор. Внешне он был ничего и девушкам нравился. Одна Кристи за ним не бегала, поэтому, естественно, он стал её добиваться. Возможно, считал, что она владеет состоянием семьи Фагтри. Если бы у него были хоть какие-то мозги, он бы знал, что все семейные капиталы промотал ещё капитан Фагтри; хоть его здесь и любили, был он сноб и бездельник и невесть что о себе воображал. Если Кристи выращивает коз, значит, по крайней мере, у неё больше честолюбия, чем у её знаменитого предка.
– За домом не следили много лет, но это архитектурный шедевр, – сказал Квиллер.
– Особенно башня! Когда я была молоденькой девушкой, мы часто ходили на Ивовую тропинку, и оттуда было видно эту башню. Она возвышалась над деревьями. Нам казалось, что там обитают привидения.
– Что за Ивовая тропинка?
– Ты ещё не разведал, что такое Ивовая тропинка? Квилл, это большая ошибка с твоей стороны, – проговорила она с лукавой улыбкой. – Это тропинка, по которой гуляют влюблённые. Она проходит под ивами, которые растут по берегам Чёрного ручья. Начинается она от моста за музеем, а потом петляет между землями Фагтри и Гудвинтера. Там невозможно романтично. Тебе бы надо по ней пройтись, Квилл, – только возьми с собой подходящую спутницу!
