- Сейчас - только одни факты.
Уже что-то подозревая, какую-то неожиданность, Брусенков как будто даже с интересом согласился:
- Ну, и что? Факты так факты! Высказывай!
- Высказывать будешь ты... Самый первый вопрос: когда Стрельников бросил гранату в окно главного штаба - для чего это было сделано? Испугать Мещерякова? Или - схватить его?
Все стали глядеть на Брусенкова. А тот оглядывал каждого. Глядел и думал.
- Что делал - на все были соображения, - ответил после долгого молчания Брусенков. - Лучше сказать - было ясное подозрение, а когда так - я и делал, как мне подсказывала моя революционная совесть, бдительность и обязанность. Я сейчас - начальник главного штаба и тогда им же являлся. И когда бы я тот раз не применил мер, то сию минуту я был бы уже действительно перед всеми вами виноватый. Но я уже тогда подозревал измену - то ли Куличенко, то ли самого Мещерякова, это все одно. Подозревал, что при удобном случае главком бросит армию на произвол, как в действительности после и было. И только ты, товарищ Петрович, не щадя своей жизни, смог в его логово поехать, уговорить его... И то - заплатив цену. Цена немалая - разгон главного штаба, хотя и не удавшийся до конца, опять же благодаря другому истинному революционеру товарищу Довгалю. Кому обстановка все еще не ясная? Кому не ясный ответ?
- Не ответ. Хотел ли ты Мещерякова устранить? Своею единоличной властью?
- Хотел выяснить истинные мещеряковские намерения, свои единоличные подозрения.
А Мещеряков уже знал, что следующий вопрос Петрович задаст ему. Имел на это право. Обязан был задать. Не мог не задать вопроса комиссар своему главкому, и ощущение подсудности, острое и тревожное, снова охватило Мещерякова. Судили его. Судили Брусенкова. Судили их вместе, заодно.
- Товарищ главком, было ли тот раз на тебя совершено покушение? спросил Петрович.
- Настоящих фактов нету.
- Какие есть. Честно и откровенно. Ну? Ну, Мещеряков!
- Откровенно - это было покушение...
Тася Черненко уставилась на Мещерякова.
Брусенков захохотал, и тогда Тася Черненко обернулась к нему.
Кондратьев и Говоров привстали вместе. Вместе и снова опустились на лавку.
Брусенков хохотнул еще раз:
- Чем доказываешь?
- Ничем... Тот день в главном штабе было четверо вооруженной охраны. Они и прибежали, когда ты, Брусенков, крикнул: "Граната!" До того случая было всегда двое.
- Пятеро! - заметил Брусенков. - Пять человек было назначено. Одного не сосчитал. Накануне того дня новый порядок был введенный в помещении штаба. И существует по сей день. Я ошибку сделал - не предупредил тебя заранее, чтобы ты не опасался входить в главный штаб. Ну, а когда ты все ж таки заметил это - и не входил бы. Вернулся, взял бы для охраны взвод. Либо - эскадрон!
- Не вернулся... - вздохнул Мещеряков. - Надо было, но не вернулся. Хотел испытать тебя. И - себя.
Теперь захохотал урманный главком, стал глядеть вокруг, будто ожидая себе похвалы. Не дождался.
- Скажи ты, товарищ Довгаль! - спросил Петрович, когда этот смех наконец замолк, - что известно тебе?
Довгаль молчал все нынешнее совещание. И сейчас трудно было ему говорить.
- Утром того дня в избе Толи Стрельникова было нас пять человек, сказал наконец он. - Пятеро членов главного штаба. Обсуждали - убрать либо нет товарища Мещерякова. Не договорились ни на чем, хотя постановили поставить вопрос на собрании, свести лицом к лицу товарища Брусенкова с главкомом. Я и поехал собрать на Сузунцевской заимке партийцев, все остальные - в штаб. Там и произошло... На собрании же не произошло ничего, тем более что на обратном уже пути Брусенков обещал мне не принимать против главкома негласных и единоличных шагов. - Довгаль вздохнул, а Мещерякову стало чуть полегче от этого громкого, непомерно тяжелого вздоха.
- А теперь - расскажи, товарищ Довгаль, как главком разгромлял и твой собственный, и главный штабы? - попросил Брусенков. - Ты и этому - тоже свидетель.
- Свидетель... - подтвердил Довгаль. Опять вздохнул, и опять Мещерякову стало как будто легче, но только - очень почему-то жаль Довгаля.
Однако Петрович не послушал Брусенкова.
- Стрельников? - спросил он так же громко.
- Ну и что - Стрельников... - отозвался тот. - Ну и что? Мне велено было с улицы бросить гранату, я и бросил! Тем более она без капсюля! Все.
- Черненко! - вызвал Петрович. Потом поправился: - Таисия Аполлоновна Черненко...
Поднялась Тася, побледневшая по желтому загару. Встала прямо. Встала и стояла молча. Ее ждали, но не дождались - вдруг вскочил Кондратьев, взмахнул рукой.
- Да вы в Соленой Пади - одни только заговорщики, да? Брусенков признается в заговоре против Мещерякова, а Мещеряков - осведомлен и молчал! И Довгаль - полностью в курсе? Вы все - одна шайка, одна круговая порука?
За всех ответил Кондратьеву Брусенков:
- Тебе не все наши обстоятельства ясные и понятные. Ты армиями не сливался, не знаешь, что это такое. У тебя штаб - районный, а не главный. Отсюда - твои ошибки. Ты Мещерякову нападение на главный штаб в вину не ставишь, а когда я хотел поступок заранее пресечь - у тебя рот до ушей: "Заговор!" Какой заговор? В чем? Скажу: с целью была брошена граната, но без капсюля. Отсюда сразу видать, какое это было покушение - я хотел говорить с главкомом в присутствии военной силы. Тех пятерых человек с оружием, которых Мещеряков хотя и считал, все же среди их одного недосчитался. Хотел показать, что когда у его есть армия, то у нас - какое-никакое, а ополчение. Тем самым сбить у его хотя бы отчасти партизанскую замашку на главный штаб. Все - абсолютно верно.
Но Кондратьев не успокаивался, хотел узнать:
- Может, и ты, Петрович, был полностью в курсе? И ты - во всем участвовал?
- Товарищ Черненко! - снова вызвал Петрович и снова поправился: Таисия Аполлоновна!
Через небольшие оконца на бревенчатые стены, на некрашеный пол, на людей, которые сидели по скамьям и табуреткам и прямо на полу, падал пестренький осенний свет не пасмурного, но и не погожего дня, пробирался сквозь махорочный дым.
В одном углу еще не достроенной до конца, но уже заброшенной и нежилой избы проступала густая паутина. Изукрашенная в неожиданно веселые и яркие краски, она тянулась от потолка к полу и к двум стенам, отгораживая темноту угла; в другом месте этот свет падал на травинки, кем-то занесенные сюда, поблеклые и стоптанные; на столе, вокруг которого тесно сидели люди, проступали следы клеенки - белые, расплывчатые и, должно быть, липкие, еще зеленая бутыль без горлышка лежала на полу, у самого плинтуса, а на потолке отчетливо проступали два следа белильной кисти... Или когда-то хозяева прилаживались белить потолок прямо по доскам, без штукатурки, или просто кто-то баловался известкой - только остался этот след из двух белых полос крест-накрест.
Тася смотрела на эти полосы...
- В чем дело, товарищ Петрович? - спросила она наконец.
- Правильно ли говорит Брусенков?
- Он говорит правильно...
- Все ли он говорит?
- Не считаю нужным что-то добавлять.
Тогда Петрович вдруг улыбнулся. Мило улыбнулся, ласково, почти засмеялся и спросил:
- Ну, вот что, девочка, тогда расскажите - кто вас украл? И почему? В ночь перед боем за Малышкин Яр.
- Я уже рассказывала тебе об этом, товарищ Петрович. Когда ты меня допрашивал. Опять допрос?
- Вы не все рассказали.
Тася пожала плечами, и стало видно, что отвечать Петровичу она больше не будет.
- Слушай, главком, - спросил тогда Петрович, - ты приказывал товарища Черненко арестовать, потом - поручил мне допрос. В чем ты ее подозревал? Подозрение было?
- Было... Когда приказал допрашивать, значит, было.
- Объясни.
- Она знала, кто ее похищал. Но вот так же, как сейчас, не хотела сказать. Это и есть мое подозрение.
- Ну, а ты знаешь, кто был в этом замешан? В похищении?
