- Если все-таки...
- Выйдешь из боя в направлении на Елань... Встретится не сильный резерв противника - уничтожь его. Все! Дальше действуй, как хочешь, - возвращайся, обороняй Соленую Падь, собирай главный штаб и делай с ним новый план военных действий, - что хочешь, то и делай! Все можешь! Но сейчас выполняй! Без слова. Будешь в главном штабе, скажи от моего имени: Крекотеня я расстреляю. После, как только закончим бой в Малышкином Яру - я догоню те три полка, которые он перебросил на Моряшиху, буду вместе с теми полками драться, как он им приказал, осуществлять его приказ, но после расстреляю! За что? Он сам знает. Лучше других знает об этом товарищ Крекотень. А ежели плохо понял - я ему прежде объясню, что и как!
- Жгун? Он же тебя осудит?
- Может, осудит. Но поймет: все вы толкаете меня в партизанщину. Я толкнусь. Пойду. Не в первый раз пойду!
Сначала на Малышкин Яр пошли мадьяры. Белые оказались настороже: не прошли для них незамеченными передвижения полков. Но все равно дальних часовых мадьярам удалось снять без выстрелов, и только следующий пост открыл огонь. Тогда мадьяры встали в рост и пошли с русским "ура", которое они кричали не совсем по-русски.
Огонь был сильный, мадьяры не ложились, ждали следующей атаки; и верно, тут же вскоре, с противоположной стороны, с севера, пошли латыши и шахтеры Васильевских рудников. Тогда мадьяры залегли, белые все палили по ним, потом чуть смолкли. Стало слышно, как разгорается бой на противоположной окраине.
Мадьяры снова встали. Снова белые открыли сильный огонь и, должно быть, уже не слышали, как через прибрежные камыши речки Малышки, через невысокий ее яр, с левого фланга в деревню стали просачиваться штрафники Громыхалова, а с правого - через огороды - остальные две роты полка красных соколов.
Оборона была у белых предусмотрена круговая. Они не метались, не перебрасывали огневые средства с одного участка на другой, вступали в соприкосновение с отдельными группами партизан, которые просачивались в улицы села, основные же силы красных соколов продолжали держать под огнем, не позволяли им войти в село.
Ошибка все-таки у них получилась: недооценили они громыхаловских ребят, сделали огневую завесу над яром, но не очень плотную. Яр этот рассекался поперек несколькими оврагами, по ним-то громыхаловцы и пробрались в село, попали в густой конопляник, потом в проулок, из проулка на главную улицу. Тут нарвались на крупный резерв противника - полноценный батальон, который стоял в строю и, по всей видимости, готовился вступать в бой. Партизаны кинулись в стороны, а резерв белых, должно быть, подумал, что его окружают, залег в канавы, развернулся по флангам и открыл огонь. Это произвело впечатление, что самый жестокий бой как раз и завязался в центре села, и перед мадьярами и перед латышами противник начал отступать, чтобы подавить громыхаловцев. Был тот самый момент, когда белые пришли в замешательство, у партизан же поднялся боевой дух.
Хороший был момент...
Мещеряков боем не руководил. Они с Гришкой Лыткиным где-то между громыхаловцами и латышами тоже проскочили в село по коноплянику. Постреляли. В одну избу, в окошко, бросили гранату, потому что показалось - за окном кто-то в военной форме мелькнул. И надо же - не ошиблись, через окна и двери поскакали на улицу беляки, порядочно, человек пять или шесть. Они и в этих прыгунов тоже постреляли, после убрались в конопляник обратно, перебежали улицу и дали огонька по упряжке, в которой кто-то и куда-то мчался. Похоже было - попали в коней, но тут по ним тоже кто-то пристрелялся, они, от греха переползли улицу на брюхе в обратном направлении, но в коноплянике спасаться было теперь неудобно: там уже пальба шла непрерывная, где свои, где чужие с ходу не узнаешь, свои подстрелят - недорого возьмут, и Мещеряков с Лыткиным подались вдоль плетня по улице, после перемахнули через этот плетень в том месте, где и по ту и по другую сторону его были густые кусты. Гришка порвал новую гимнастерку - это боярышник оказался, колючки вершковые. После огородом они стали отходить, не стреляя, к яру, а тут снова залегли, и Мещеряков объяснил Гришке:
- Отсюда мы будем с тобой, Гриша, отступать уже окончательно, но сперва пальнем еще повдоль грядок. Я думаю, беляки пойдут здесь в рост, не будут уже здесь ничего плохого для себя ожидать, а мы тут-то пальнем.
Подумать только, какой им случай со своего огорода выпало увидеть: в проулке за плетнем белые, двое или трое, залегли и партизан сильно обстреливали, не пускали в тот проулок... Вдруг позади них появился какой-то человек, конный, закричал пронзительно:
- Бей красных паразитов! Бей! - подскакал к тем белякам и - бах-бах из нагана по ним. После крикнул: - Громыхалов! Ты где? За мной, ребята! - и снова исчез.
И человек этот верховой был не кто иной, как Петрович.
- Узнаешь? - спросил Мещеряков у Гришки.
- Вот гад, вот гад! - восхищенно отозвался Гришка. - Как он их ловко, а? Я бы сроду на Петровича и не подумал, будто он на такое способный! Мы-то что сидим здеся, товарищ Мещеряков?
Напряжение боя еще не спадало, еще рвали мадьяры свои пулеметы непрерывной стрельбой, у латышей было два пулемета - тоже работали, кажется, оба исправно. Еще хороший был момент! Но, в общем-то, какой там огонь давали соколы - едва различишь. Вот белые грохотали сильно, улицами мчались повозки на площадь - там была артиллерия, еще не вступившая в бой, - туда они стягивали резервы и нисколько не торопились бросаться с испугу туда-сюда... Все-таки у белых офицеры, полковники, они повоевали уже на своем веку... Мещеряков слушал, улавливал: нигде белых серьезно потеснить не удалось, хотя и сильные они получали удары, но те полковники тоже, надо думать, бой хорошо слышат, понимают. Истинные силы партизан они, наверно, уже давно поняли, и если все еще не идут на окружение, не отрезают партизанам путей отхода - так только потому, что ждут еще какого-то нового натиска, новым - удвоенным, утроенным - числом. Но нету этого числа у партизан.
Игрушечный был бой. Не на жизнь и не на смерть, а на испуг. Ничего серьезного. Заставить белых замешкаться, заставить их подумать, будто это против них была разведка боем. Если разведка такая сильная - значит, основных сил партизан тем более следует опасаться, не следует из села в скором времени выходить, двигаться на Соленую Падь.
Вот и только - и вся задача.
Один раз, правда, закружилась у Мещерякова голова, замутило ее - это когда громыхаловские ребята по второму разу подняли сильный шабаш совсем поблизости от площади, а мадьяры крикнули "ура!" тоже где-то посередине главной улицы - прорвались-таки. Тут Мещеряков и подумал: вдруг белые паникнут, дрогнут, вдруг да стоит повести дело на серьезное сражение, на разгром противника? Добиться победы здесь, в Малышкином Яре, - это значит свести успех белых на нет под Моряшихой! Свести его на нет там - значит восстановить положение полностью, а тогда снова не станет в природе крекотеневского приказа, ничего не станет, что за приказом должно последовать. Ведь сколько немного надо - один бой в Малышкином Яре выиграть! Немного-то как? И как близко, оказывается, она была - победа! Не только теми четырьмя полками, которыми Мещеряков хотел вступить в бой, он этот бой выиграл бы. Будь у него сейчас только два полка, уж он использовал бы прорыв громыхаловцев и мадьяр, вот сейчас бы и бросил второй полк массированным ударом в направлении на площадь, захватил бы орудия. А тогда...
Зажимал в потной горячей руке неуклюжую ракетницу, а хотелось ему швырнуть эту чертову перечницу подальше, самому встать в рост: "Ур-ра, красные герои! За мной! Ура, ура!"
Ведь и вся-то война, которую он только что начал по новому счету, вся она - риск, вся - безотчетная. Стоит ли стесняться, нежничать? Останавливаться?
Остановился...
На огороде, в дальней его стороне, в самом деле появились неясные, будто бы очень тощие фигурки. Гришка хотел стрелять, Мещеряков вовремя остановил его:
